Охота на Вепря - Дмитрий Агалаков (2017)

Это было то единственное место, где мы могли совершить похищение. Два воина из императорской гвардии с копьями были обречены: наши стрелки – Степан Горбунов и старшина Скороспелов – сняли их из духовых ружей.

Паланкин с охраной проплыл через ворота Посольского квартала и выплыл на рыночную площадь…

Затворы трех пневматических винтовок были передернуты. Перезарядить такую винтовку требовалось время – и поэтому промахнуться было нельзя. Стреляли трое – Жабников, Скороспелов и Степан Горбунов. Три охотника! Жабников и Скороспелов пустили по свинцовой горошине в головы первых двух гвардейцев с мечами, Горбунов в голову третьего воина. Тонкий писк, и только! Три китайца рухнули как подкошенные, а Степан отбросил винтовку, и тотчас в его руках появился тонкий шнур. Четверо носильщиков замерли и завертели головами. А вот казак Никола потянулся к отвороту фрака. За револьвером! Но Степан Горбунов уже шагнул к нему из темноты. Он ловко накинул сзади шелковый шнур на бычью шею Николы – и в перехлест затянул его. Казак страшно захрипел и стал хвататься за шнур, но пальцы соскальзывали. Силы они оказались равной, но Степан был и моложе, и ловчее. Это была борьба витязя и опасного зверя, где первый перехитрил второго! Никола хрипел все страшнее, вскидывая руки и пытаясь ухватить противника за голову или плечи, но Степан, и сам обладавший великой силой, уворачивался от хватки казака и то и дело отступал назад или отходил в сторону, и стягивал, стягивал шнур на шее хрипевшего и слабеющего противника. Мы не смели вмешаться. Было в этом что-то мистическое: Степан Горбунов истреблял кабанинских головорезов одного за другим! Того, кого душат таким вот образом, умирает не от того, что ему перекрывают воздух, а потому, что шнур перехватывает сонные артерии, кровь перестает поступать в мозг, и тот начинает умирать в считанные секунды. Хватает полуминуты, чтобы человек перестал контролировать себя, чтобы в голове его помутилось, в глазах потемнело, и силы вдруг улетучились. Раз и навсегда! Так и случилось с Николой – последним цепным псом Дармидонта Кабанина!

– Я и Вакулу сделал, и Миколу, и тебя, гада, тоже сделаю, – прохрипел Степан оседающему на землю рыночной площади Николе, чья и без того здоровая морда распухла от крови. – И за Кураева, хозяина моего, и за Сивцовых, за всех! Уже сделал!..

Так он и опустил задушенного зверя на землю. Слуги, несшие паланкин, чуть раньше бросили ношу и рассыпались в ночи. Женская рука осторожно отодвинула занавеску. Я и перехватил ее – и вытащил наружу испуганную до смерти молодую женщину. Она хотела закричать, уже забилась, но я быстро закрыл ее рот свободной рукой. Перчатка помогла не дать прокусить мою руку.

– Слушайся, Анюта, меня во всем, иначе убью, – я заглянул в ее широко открытые, чуть раскосые глаза. – Поняла?

Она молчала.

– Поняла, говорю?

Пленница кивнула.

– Вот и хорошо.

Я отнял руку от ее лица.

– Вы – это он, тот самый, ищейка, – прошипела она. И только тут увидела и поверженных гвардейцев императрицы, и матерого казака. – А с Николой что?!

– Мертв твой Никола, – усмехнулся Степан.

– Дармидоша всех вас убьет! – вдруг выпалила она. – Кожу живьем сдерет!

Она готова была закричать вновь, и я вновь закрыл ее рот рукой в перчатке. Верить Анюте Кабаниной было бы глупо.

– Степа, – позвал я, – у меня в кармане флакон с эфиром.

Горбунов кивнул, вытащил из моего кармана флакон, намочил им носовой платок, я отнял руку, и он приложил платок к губам и носу девушки, и крепко прижал.

– Не придуши ее, – остерег я молодого товарища.

– Не, Петр Ильич, Анюта – зверек хрупкий, я с ней вежливо. По-братски.

Глаза у Анюты Кабаниной как осоловели, взгляд поплыл.

– Вот и спокойной ночи, – сказал я.