Прежде чем я усну - Си Джей Уотсон (2014)

— О да, — говорит Бен. — До тех пор, пока ты не попала в больницу. Не потеряла память. Но даже тогда вы были близки, насколько это было возможно.

Его слова ударяют меня, точно кулаком. Я соображаю: когда все случилось, Адам был совсем маленьким мальчиком. Откуда мне знать имя его невесты, если каждый день я видела сына будто в первый раз?

Я закрываю альбом.

— Можно я возьму его с собой? — спрашиваю. — Мне бы хотелось рассмотреть некоторые снимки получше.

* * *

Мы пьем чай, который приготовил Бен, потом я заканчиваю упаковывать вещи и иду к машине. Не забываю проверить сумочку и убедиться, что дневник на месте. Бен сует еще кое-какие вещи в чемодан, который я собрала, и берет еще одну сумку — кожаный рюкзак, с которым уходил утром на работу, и туристические ботинки, которые извлек откуда-то из недр гардероба. Я стою у двери, пока он грузит сумки в багажник и проверяет, закрыты ли двери и заперты ли окна. Я спрашиваю, долго ли нам ехать.

Он пожимает плечами.

— От движения зависит, — отвечает он. — Выберемся из Лондона — побыстрее пойдет.

То есть отказ от ответа, замаскированный под ответ. Интересно, он всегда так отвечал? Из года в год одно и то же — кого хочешь выведет из себя; наверное, ему уже надоело отвечать подробно.

Насколько я понимаю, водит он аккуратно. Едет небыстро, часто смотрит в зеркало заднего вида, чуть что — сразу снижает скорость.

Интересно, а Адам водил машину? В армии уж точно, а когда приходил в увольнение? Возил ли свою несчастную мать по всяким красивым местам, чтобы она, то есть я, развеялась и порадовалась? Или не видел в этом смысла — ведь вся радость и восторг, какие бы они ни были сильные, забудутся мной на следующий же день, как тает снег на прогретой солнцем крыше?

Мы выезжаем на шоссе, ведущее из города. Начался дождь: огромные капли падают на лобовое стекло, на мгновение застывают и быстро скатываются вниз. Вдалеке садится солнце, выныривает из облаков, заливая бетон и стекло нежным оранжевым светом. Зрелище прекрасное и жуткое одновременно, но внутри меня не утихает борьба. Я так хочу вспоминать сына, а не просто отвлеченно думать о нем, но не могу, ведь четких воспоминаний так и нет. Снова и снова мне приходит в голову грустная правда: я его не помню, словно его не существовало вовсе.

Я закрываю глаза и принимаюсь думать о том, что прочла об Адаме в это утро. И перед моим внутренним взором вспыхивает образ: вот мой сын, маленький мальчик, едет на трехколесном велосипедике. Но даже теперь, бережно храня в памяти эту картину, я понимаю: это не воспоминания. Этого никогда не было, это плод моего воображения, я все придумала, вдохновившись записями в дневнике, которые сами по себе лишь память о более ранних воспоминаниях. Воспоминания о воспоминаниях: у кого-то это дни, недели и даже годы, у меня же несколько часов.

Будучи неспособна вспомнить своего сына, я делаю единственное, что может помочь мне усмирить взбудораженное сознание. Пытаюсь не думать ни о чем. Совсем.

Запах бензина, густой и сладкий. У меня болит шея. Я открываю глаза. Передо мной — мокрое лобовое стекло, затуманенное моим дыханием, а вдали — огни, расплывчатые, нечеткие. Я понимаю, что задремала и во сне привалилась к стеклу, застыв в неудобной позе. В машине — ни звука, мотор отключен. Я оглядываюсь.

Вижу Бена: он рядом, не спит, смотрит в окно прямо перед собой. Он неподвижен — кажется, даже не заметил, что я проснулась, и продолжает смотреть; выражение его лица неразличимо в темноте. Я приглядываюсь, чтобы рассмотреть, на что он так уставился.

Сквозь капли дождя на стекле я вижу капот автомобиля, а поодаль — деревянный забор, освещенный тусклым светом оставшихся позади уличных фонарей. За забором не различить ничего — лишь чернота, огромная и таинственная, и в самом центре этой тьмы низко-низко висит полная луна.