Первородный грех - Филлис Джеймс (2005)

Верхний зал ресторана «Коннот армз», близ Ватерлоо-роуд, был переполнен. Мэтт Бейлис, владелец ресторана, не сомневался в успехе поэтического вечера. Уже к девяти часам выручка в баре превысила всегдашнюю четверговую норму. В небольшом зале наверху обычно подавали ленч — горячие обеды в «Коннот армз» не пользовались особым спросом, — но порой зал можно было освободить и для других надобностей. Брат Мэтта, работавший в какой-то организации, имевшей отношение к искусству, уговорил обслужить его мероприятие вечером в четверг. Планировалось, что несколько уже публиковавшихся поэтов будут читать свои произведения, а в промежутках станут выступать любители — все, кто захочет принять в вечере участие. Установили входную плату — по фунту с человека, и Мэтт поставил стойку в дальнем конце зала, где вино шло за наличные. Мэтт и представления не имел, что поэзия так популярна и что такое множество его постоянных посетителей стремятся выразить себя в стихах. С самого начала продажа билетов шла вполне удовлетворительно, но теперь запоздавшие прямо-таки валом валили, да и посетители бара, услышав, что у них над головами происходит что-то развлекательное, спешили наверх по узкой лестнице с кружками в руках.

Энтузиазм Колина вызывали самые разнообразные и самые модные направления: искусство черных, женское искусство, искусство голубых, искусство Британского содружества, упрощенное искусство, новаторское искусство, искусство для народа. Сегодняшнее мероприятие рекламировалось как «Поэзия для народа». Самого Мэтта главным образом интересовало пиво для народа, но он не видел причин тому, чтобы интерес брата к искусству и его собственный не соединились к взаимной выгоде. Колин стремился превратить «Коннот армз» в общепризнанный центр декламации современных стихов и публичную трибуну для молодых поэтов. Мэтт, наблюдая, как нанятый помогать на вечере бармен торопливо откупоривает бутылки калифорнийского красного, неожиданно для себя обнаружил, что и его интересует современная культура. Он время от времени поднимался из бара в зал, чтобы попробовать новое развлечение на вкус. Стихи были ему в основном непонятны; разумеется, очень немногие из них обладали рифмой или сколько-нибудь отчетливым ритмом, а именно это для него служило определением поэзии; однако все стихи встречались энергичными аплодисментами. Поскольку большая часть публики и сами поэты курили, застоявшийся воздух был пропитан запахом табака и пивными парами.

Гвоздем программы был объявлен Габриел Донтси. Он просил, чтобы ему дали выступить пораньше, но большинство поэтов, читавших стихи до него, превышали регламент, особенно любители, не обращавшие внимания на Колина, шепотом намекавшего, что их время истекло, так что было уже почти половина десятого, когда Донтси медленно поднялся на трибуну. Его слушали в почтительном молчании и громко аплодировали, но Мэтту было ясно, что стихи Донтси о войне, которая для большинства присутствующих была уже историей, не имели ни малейшего отношения к тому, что занимало этих людей сегодня. Потом Колин протолкался к Габриелу сквозь толпу:

— Вам обязательно нужно уйти? Несколько наших собираются после окончания пойти куда-нибудь поесть.

— Сожалею, но мне это будет слишком поздно. Где я могу взять такси?

— Мэтт может позвонить из бара, но вы, пожалуй, поймаете машину быстрее, если выйдете на Ватерлоо-роуд.

Донтси вышел из ресторана почти незамеченным. Никто ему даже «спасибо» не сказал, и у Мэтта осталось неловкое чувство, будто со стариком как-то нехорошо обошлись.

Донтси едва успел выйти из ресторана, как к стойке бара подошла пожилая пара. Мужчина спросил Мэтта:

— Что, Габриел Донтси уже ушел? У моей жены есть первое издание его стихов. Она была бы в восторге, если бы он подписал книгу. А наверху его нигде не видно.

— Вы на машине? — спросил Мэтт.

— Припаркована в трех кварталах отсюда. Не могли найти места поближе.