Где скрывается правда - Кара Томас (2019)

Я стираю историю поиска и выключаю компьютер. Полагаю, пора перестать вести себя как сволочь и позвонить бабушке.

Тем более что надо кое-что у нее спросить.

Я поднимаюсь наверх, потому что от кондиционера на первом этаже у меня волосы на руках встают дыбом, и по дороге набираю домашний номер бабушкиной квартиры. Она берет трубку на последнем гудке перед тем, как должен включиться автоответчик. Она дышит с присвистом, как будто была на улице, может быть, в саду, и ей пришлось бежать, чтобы успеть к телефону.

Мне стыдно, потому что раньше бабушка редко брала трубку, а перезванивала людям только через несколько дней. Но когда я перешла в восьмой класс, у меня начался период страха за ее жизнь. Я все время думала, что она умерла, все было очень серьезно.

Если я приходила домой из школы, а бабушки не было дома, я сходила с ума и названивала ей на мобильный по тысяче раз, хотя было ясно, что он либо разряжен, либо брошен на кухне, в ящике с хламом. Я стучала в каждую дверь комплекса и спрашивала, не видел ли ее кто-нибудь, включала кабельный канал новостей и ждала, не появится ли информация об ужасных авариях.

Как-то раз она пришла со стороны квартала, улыбаясь, с карманами, полными гладких белых камешков с залива. Она решила прогуляться, хотя до этого ни разу не выходила на прогулку за те годы, что я с ней прожила.

Я кричала на нее: «Зачем тебе вообще тогда этот гребаный мобильник?».

Через несколько месяцев после того случая она повела меня к детскому психологу: я продолжала хандрить, и она забеспокоилась. Неофициальный диагноз – тревожно-ненадежная привязанность со слабо выраженными депрессивными наклонностями. Мне прописали пять миллиграммов «лексапро». «Не хватит, чтобы вырубить даже терьера», – шептала бабушка по телефону подруге Джун из Олбани.

– Молодец, что перезвонила, – ворчит бабушка, но я знаю, что на самом деле она не сильно сердится.

– Привет, – отвечаю я.

– Тут без тебя тихо, – говорит она, по-видимому, в шутку, потому что я даже пукаю тихо.

– Чем занимаешься? – спрашиваю я.

– Да так, ничем. Превращаюсь в одну из тех старушек, что каждый день ожидают почту. – Бабушка замолкает. – Я думала, тебе не терпится вернуться домой.

– Так и есть. – Я делаю паузу. – Можно тебя кое о чем спросить?

– Конечно.

Я сажусь на кровать и подтягиваю к себе ноги, чтобы усесться по-турецки.

– От мамы было что-нибудь слышно?

В трубке какое-то время слышится только ее прерывистое дыхание.

– Ты же знаешь, я бы тебе сказала, если бы такое случилось. Мы с Нетти разные, но я не стала бы прятать тебя от мамы.

Я киваю, хоть бабушка меня и не видит, и обвожу пальцем узор «бута» на покрывале.

– А сестра? Она с тобой когда-нибудь связывалась?

– Тесса, – в голосе бабушки слышится предостережение, – я считаю, что тебе не стоит надолго задерживаться в том городе. По-видимому, он пробуждает в тебе болезненные воспоминания, о которых лучше было бы забыть.

– Бабушка, прошло десять лет, – говорю я. – Десять лет, а от них до сих пор ни слова. Тебе не кажется это странным? Что они могли попасть в беду или с ними случилось еще что похуже?

– Не понимаю, чего ты хочешь от меня, – говорит бабушка тяжелым тоном.

Я крепче хватаю телефон и набираюсь храбрости.

– Я хочу, чтобы ты мне сказала, кто отец Джослин.

– Я же тебе говорила, Тесс. Он не хотел иметь с ней ничего общего.

– Она приезжала повидаться с ним, – говорю я. – Джослин приезжала повидаться с Гленном перед его смертью. Я не могу найти ее, но, может, она сама смогла найти своего настоящего отца. А он может знать, где она.

Бабушка вздыхает, будто говоря: «Я для такого уже слишком стара».

– Милая, у тебя хорошие намерения, но они разобьют тебе сердце, если ты продолжишь в том же духе.