Ранняя пташка - Джаспер Ффорде (2019)

– При таких показателях в течение пяти лет объемы экономики, основанной на труде преобразованных лунатиков, достигнут 4,2 миллиарда евро, – продолжала Гуднайт, – причем это также будет сопровождаться разительными переменами в общественной жизни: нудная однообразная работа станет уделом тех, кто не понимает, чем занимается, и способен вкалывать по шестнадцать часов в день, ни на что не жалуясь. Производительность труда вырастет, цены снизятся, объемы производства продовольствия возрастут. А отработав свой год, лунатики будут отправлены на трансплантацию, что позволит многократно повысить качество жизни тысяч людей. Вот она, истинная вертикальная интеграция, Уортинг, – использовать можно все, кроме зевка. Это я придумала этот лозунг, – с гордостью добавила она. – По-моему, он как нельзя лучше передает суть дела, ты не находишь?

– Лучше всего то, – подхватила Аврора, – что с уменьшением Зимней убыли такие веселые заведения, как твой Приют Святой Гренеты, прекратят свое существование; бремя бесконечного деторождения останется в прошлом. Эта стратегия выигрышная во всех отношениях. Но, – продолжала она, – в нашей очень большой бочке меда есть одна маленькая-маленькая муха. Многоуважаемый Дон Гектор обнаружил способ возрождать лунатиков. Слава богу, его больше нет в живых, но он записал свой метод в кодированном виде на валик и передал его человеку, связанному с «Истинным сном». До тех пор пока местонахождение этого валика остается неизвестным, мы находимся в уязвимом положении, а нам не нравится находиться в уязвимом положении.

Обе умолкли, выжидающе глядя на меня.

– Вы хотите, чтобы я с вами согласился, – сказал я, – но я не могу. Лунатики – живые люди. И до тех пор, пока они такими остаются, нужно делать все возможное, чтобы их вернуть. Их нельзя убивать, нельзя расчленять. Ни ради какой цели, какой бы благородной она вам ни казалась.

– Осуждать со стороны очень легко, – снисходительным тоном промолвила Гуднайт, – но ты должен понять, что мы слишком долго творили добро и теперь не можем допустить, чтобы плоды наших трудов были принесены в жертву на алтарь жалкой недалекой уравниловки. Достоинства «морфенокса-Б» многократно перевешивают недостатки, и мы приложим все силы к тому, чтобы…

– …чтобы обеспечить наиболее благоприятный исход, который удовлетворит большинство, – перебил я. – Знаю. Я уже много раз это слышал. А как вам нравится вот это: «Если перемены невозможны без несправедливости, значит, никаких перемен быть не должно»?

– Кто это сказал?

– Не помню. Кто-то известный. И так раздражает, когда это все-таки происходит!

– Юношеский идеализм, – презрительно фыркнула Гуднайт. – Мы не можем позволить себе неудачу. Мы слишком разрослись, слишком сильно интегрировались в общество. Сколько мы сделали, и сколько еще можем сделать. Сколько мы сделаем!

Какое-то время они обе молча смотрели на меня.

– Так что вам от меня нужно? – наконец спросил я.

Гуднайт смерила меня взглядом, затем встала и вышла, кивком пригласив нас следовать за собой.

Она подвела меня к камере 4-Х. Я догадался, кто в ней, но все равно заглянул в глазок. Бригитта лежала на койке, уставившись в потолок. Она чертила руками круги в воздухе, водя воображаемыми карандашами по воображаемой бумаге.

– Что вы намереваетесь с ней сделать? – спросил я.

– Пока что ничего, но она хороший кандидат на возрождение, а мы время от времени проводим соответствующие тесты. Как насчет того, если мы возродим Бригитту прямо сейчас? В обмен на валик? Она так и не узнает, что с ней произошло. Конечно, у нее будет отсутствовать большой палец, но это легко можно будет объяснить крысами, плесенью или чем там еще.

Тут мне нужно было очень хорошенько подумать. Я мог бы отдать валик, но у меня было сильное предчувствие, что как только валик окажется в руках у Гуднайт, все, кто имел к нему хотя бы самое отдаленное отношение, окажутся в выгребной яме, присыпанные тонким слоем извести.