Ранняя пташка - Джаспер Ффорде (2019)

«На прошлой неделе кто-то подровнял рога впавшим в спячку лосям и причесал шерсть шести из восьмидесяти девяти мамонтих. А в доме, – продолжал Икабод, – из мюсли выбрали весь изюм, украли любимую пластинку Гретель, а все книги в шкафу переставили».

«В алфавитном порядке?» – спросил Ллойд.

«Нет – согласно художественной ценности».

«А».

На подобную вызывающую дерзость был способен только Зимний люд.

План был прост: привратнику Ллойду предстояло дежурить у сарая Икабода от заката до восхода, сидя в кожаном кресле.

– Икабод хотел использовать его в качестве Приманки для люда? – спросил я.

– Именно, – подтвердил Моуди, – поскольку по давнему обычаю все привратники евнухи, а Зимний люд славится своей любовью к физически неполноценным. Однако сам Икабод спрятался в десяти ярдах по ветру от Ллойда, за несколькими кипами сена, держа наготове «Кувалду», горя нетерпением расправиться с незваными гостями. Привратник Ллойд должен был быть начеку и чуть что поднять тревогу.

Я обратил внимание на то, что другие пассажиры прекратили разговоры и обступили нас, слушая рассказ экспедитора.

– Но заснуть было невозможно, – продолжал Моуди. – Привратник Ллойд сидел с широко раскрытыми глазами, вслушиваясь в кромешную темноту. Единственным светом были слабые отблески неба, озаренного звездами Зимней ночи. Ни звука не нарушало тишину. Ни шороха, ни треска сломанной веточки, ни даже ворчания вспугнутого мамонта. Укутавшись в теплый пуховик, Ллойд размышлял о своей жизни, о своих чаяниях, неудачах и о том, что ему никак не удается выбросить из головы навязчивую мелодию «Одинокого пастуха» [55].

Умолкнув, Моуди отпил глоток из термоса на поясе и продолжал.

– Когда серый рассвет уже гнал перед собой ночную темноту и мир снова начинал шевелиться, пробуждаясь, Ллойд внезапно встрепенулся. Последние два часа он проспал, и сейчас его разбудил крик Икабода. Два слова, совершенно отчетливых, в которых Ллойд не нашел никакого смысла. Зевнув, он потянулся и окликнул Икабода. Однако ответа не последовало, и после недолгих поисков Ллойд обнаружил «Кувалду» Икабода, со снятым предохранителем, но неразряженную, и всю его одежду, аккуратно разложенную на земле, по-прежнему одна вещь внутри другой, словно русская матрешка. Носки были засунуты в ботинки, помочи по-прежнему пристегнуты поверх рубашки, рядом с часами маленькая горка зубных пломб.

– А сам Икабод пропал? – спросил кто-то из пассажиров.

– Бесследно исчез. Ллойд вызвал Зимних консулов, но те прекратили поиски через три дня, найдя лишь шапку Икабода, воткнутую между ветками на вершине дуба в двух милях от дома. Они решили, что ночью ему приснился кошмарный сон, он потерял рассудок и бежал. На смену Икабоду был прислан новый фермер, а его исчезновение остается загадкой и по сей день.

– Какие два слова произнес Икабод? – спросил я, наперед зная ответ.

– Он сказал: «О, Грымза», и при этом… при этом устало вздохнул, словно принимая неизбежное.

В вагоне наступила тишина, воздух был насыщен страхом и растерянностью. Грымза лишь недавно была добавлена в число Зимнего люда, и я еще не слышал о ее первом появлении. Я выглянул в окно. Поезд спустился вниз и теперь мчался по берегу замерзшего водохранилища, славящегося каменной плотиной и фильтровальной башней в готическом стиле. Я обернулся к Моуди, понимая, что рассказ еще не закончен.

– Это ведь еще не все, правда? – спросил я, и Моуди кивнул.

– Прибывший на смену Зимний фермер обратил внимание на то, что в течение нескольких недель вкус воды стал горьким. Поэтому он поднялся по вертикальной лестнице и через квадратный люк размером не больше двух футов забрался на чердак. Икабода обнаружили в баке с холодной водой, совершенно целого, если не считать отсутствующего мизинца.

Моуди помолчал для пущей драматичности.