Малакай и я - Дж. МакЭвой (2021)

Он вздохнул и направился к раковине. Включив воду, поставил туда тарелку и потянулся за кастрюлей. Когда я собиралась встать с пола, он продолжил:

— Я не могу заставить тебя поверить. Если честно, лучше бы Альфред тебе не говорил. Думаешь, я хочу быть таким? — Он замер, крепко сжимая губку. — Знаешь, насколько больно помнить не только, как ты сам умер, но и как умерла твоя любимая?

Я не ответила, а он стал чистить тарелку с большей силой.

— Девятьсот девяносто девять — вот сколько раз я ощущал, как умираю, и видел, как умирает она. Порой я не могу дышать, не могу есть, я боюсь, что если закрою глаза, снова провалюсь в воспоминание и буду беспомощно смотреть, как все рушится! Я устал! Я устал так жить! Лучше бы я был сумасшедшим, клянусь, потому что, по крайней мере, нашлись бы какие-то лекарства, чтобы избавить меня от этих мук! А вместо этого я пью кофе, чтобы не заснуть ночью! Я любил ее ДЕВЯТЬСОТ ДЕВЯНОСТО ДЕВЯТЬ РАЗ, но вело все только к нашей смерти. Так что к черту это! К черту любовь. К черту роман! Не хочу! Я умру в одиночестве в лесах, прежде чем снова возьмусь за это!

Тарелка разбилась, когда он швырнул ее в раковину. Он схватился за край стола и опустил голову. Я медленно подошла и положила ладони поверх его рук.

— Я верю тебе, это... печально, — прошептала я.

Он посмотрел на меня.

— Это больше, чем просто печально, это кошмар. Я не знаю, за что нас так наказывают…

Он снова схватился за голову.

— Еще одно... воспоминание? — спросила я, быстро прижимаясь к нему.

— Я пойду прилягу, — прошептал он и отодвинулся от меня.

Я смотрела, как он шел к лестнице, сломленный, измученный, абсолютно несчастный. Каждый шаг давался ему с трудом, словно вся тяжесть мира пыталась повалить его. Когда он ушел, я повернулась к разбитой тарелке.

— Говорила же, что он романтик, — прошептала я, осторожно собирая осколки. Девятьсот девяносто девять раз он любил ту же женщину, единственную в мире, предназначенную для него. Печально не то, что они умирали. Печально то, что он не замечает, что она любила его в ответ, все девятьсот девяносто девять раз она любила его, даже зная, что это погубит обоих, а теперь он решил отвергнуть ее. Вот что печально.

Может, они снова встретятся?

Постой, ты, правда, искренне в это веришь?

— Черт. — Я посмотрела вниз и увидела, что порезала палец о разбитую тарелку. Положив палец в рот, я быстро выбросила осколки в мусор и все убрала.

Не важно, верила ли я в это. Он верил, и потому так страдал.

ГЛАВА 8. МИР ЖИВЫХ

МАЛАКАЙ

БИП...

БИП...

БИП...

— Что за…

— Восемь утра.

— Ахх! — зашипел я, когда солнце ударило по глазам, заставляя меня перевернуться. — Уходи... — не договорил я, когда почувствовал запах омлета, картофельных оладий, бекона, французских тостов, но что лучше всего — кофе. Открыв глаза, я увидел еду на подносе прямо перед носом. Я был так заворожен этим, что сначала даже не заметил ее саму, пока она не поставила голубого мишку-оригами рядом со столовыми приборами, которые она не просто принесла, но еще завернула в салфетку.

— Вставай и ешь, пока не остыло, — приказала она, отходя от подноса и исчезая в моей ванной в своих темно-зеленых легинсах с белыми надписями «Либер Фоллс» по бокам.

— Ты что, черт возьми, делаешь? — спросил я, пораженный обстановкой, мало похожей на мою спальню. Она была безукоризненно чистой. Я не думал, что дерево может блестеть, и все же пол в спальне был таким идеальным, что, уверен, в него можно было смотреться... Я резко посмотрел в сторону.

— Где мои картины?!

Из ванной показалась ее голова.

— В студии.

— Студии? Какой студии?

— Пустая комната рядом с гостевой. Еще я распаковала там оставшиеся коробки.

Там был чердак... постой, нет.

— Ты не можешь просто так уносить мои вещи…