Егерь - Даниэль Рэй (2021)

Они замерли навсегда. Руки, вознесенные к потолку, ноги, согнутые в коленях, туловища посредине и головы, запрокинутые вверх. Их глаза были открыты. Их глаза были мутны. Их волосы острижены и аккуратно уложены. Эти фигуры были насажены на штыри, имитирующие человеческое тело таким, каким рисуют его дети. Палка посредине, две внизу и две вверху. А на штырях – руки, ноги, тела и головы. Они молились. Все они молились Ему. Их было тринадцать. Не двенадцать, а тринадцать. И Соня Частик была среди них. Он облил их красками разных цветов. Он покрыл их губы бирюзовым. Все и каждая блондинки. Блондинки. Как и положено быть иным. Но не золотые волосы у них, а белые. Такие же белые, как у Роден.

Она знала, что нужно осмотреть еще три помещения, входы в которые были заперты металлическими дверями. Это знал каждый. Но никто не мог пошевелиться. Не мог сдвинуться с места и перестать смотреть на этот ужас.

Зафир отвернулся первым. Он вылетел из помещения и стал стрелять по всем дверям сразу. Против протокола. Против всех правил. Но за это никто не мог его винить. Помещение, где он держал их еще живыми. Душ и туалет. Там были душ и туалет. Портативные. Которые таскают с собой военные, разворачивая штаб в местах, где нет канализации и водопровода. Кровати не было. Только матрац на полу. А рядом с ним генераторы энергоклетки. Он держал их в энергоклетке на матраце, когда уходил. Помещение, где он «творил». Стол. Стул. Бумага. Кисти. Пустой стакан. Стены исписаны кровью. На них – стихи. Знакомые стихи. Разные почерка. Другая дверь и новая комната. Металлический секционный стол. Сток, уходящий куда-то в пол. Высокий столик. Лазерные ножи, совершенно одинаковые, но их так много… Прорезиненный фартук на вешалке и сапоги на сером полу. Шланг, висящий на стене и вентиль рядом. Здесь вроде бы чисто, а значит, сток и шланг на стене подключены к канализации и водопроводу. Бочки. На них надпись: «Опасно! Формалин». Здесь же банки с красками разный цветов. Кисти. Целлофан на полу. Весь грязный. Весь в пятнах засохшей крови и краски. Транспортировочные ящики. Банки с растворителем и чистящими средствами. Перчатки, костюмы химической защиты, маски. На потолке решетка системы вентиляции и нагнетатели кислорода. А на стене фотография. Обнаженная женщина лежит на полу. На полу, обитом молочно-белой мягкой обшивкой. Волосы сбиты на затылке. Руки раскинуты по сторонам. Ноги разведены. Ее глаза открыты. В них нет жизни. В них одна пустота. Кожа этой женщины покрыта татуировками. Ее губы бирюзовые. Ее тело исполосовано рубцами.

Роден долго смотрела на свою фотографию. Она знала, что это снято в изоляторе клинике доктора Ситен. Понимала, что не помнит момента, когда Красавчик сфотографировал ее. Она понимала, что этот момент стерло ее сознание, чтобы никогда больше не вспоминать. Лекарства, которыми ее травили, помогли все забыть.

Кто насиловал ее? Эстет? Мэйфилд? Другие санитары? Сколько их было? Сколько? Кто-то прижал ладонь к ее глазам. Это ничего не изменит. Картинка застряла в голове. В глазах застыли слезы.

– Он только сфотографировал, – прошептал Зафир ей на ухо. – Он наблюдатель. Он не прикасался к тебе.

Роден сжала зубы, чтобы не закричать.

– Ты Егерь. Не жертва, ты – охотник. Охотник.

Он убрал руку, и Роден обернулась к нему. Вокруг нее Тьма и только он перед ней.

– Я опять потеряла контроль? – отрешенно спросила она.

– Ничего страшного, – Зафир отключил маску и обнял ее. – Никто не заметит и не поймет. Это только между нами. Наш маленький секрет.

– Его здесь нет. И мы опять на шаг позади, – сдавленно произнесла она.

– Мы найдем его. Настигнем. И убьем.

– Лучше не знать… – прошептала она. – Я не хочу знать…

– Тебе не нужно этого знать. Это прошлое и оно уже прошло. А ты – в настоящем. И сейчас тебе нужно взять себя в руки и помочь мне найти его.