Они ехали на север – мимо летних домиков, гранитных утесов, одиноких сосен, береговых утесов с взлетающей над ними белой пеной. В голубовато-сером небе кружили и камнем падали вниз крикливые чайки.

– Почему вы так говорите? Почему думаете, что Ричард не любил вас?

– Говорю, потому что знаю. Наверное, знала это всегда. Да, сам он, может быть, и думал, что любит меня. Но любовь в понимании Ричарда – это прежде всего луна, безумие, страсть. Горячка, которая рано или поздно проходит. Дело лишь во времени.

– Что ж, это действительно в духе Ричарда. Мальчишкой он всегда стремился к недосягаемому.

– Разве Тримейны не все такие?

– Нет, конечно. У моего отца, например, на первом месте стояла работа. Про него говорили, что он и женился на работе.

– А вы на чем женаты?

Он посмотрел на нее, и Миранда поразилась открытости его взгляда.

– Ни на чем и ни на ком. По крайней мере, сейчас. После Кристины у меня ничего подобного уже не случалось.

– Кристина – это ваша жена?

Чейз кивнул:

– Да. Продержались мы недолго. Я был юнцом, едва за двадцать, и еще, как говорится, не перегорел. Женитьба была подходящим, как тогда казалось, способом поквитаться с отцом.

– А что случилось с Кристиной?

– Узнала, что состояние Тримейнов достанется другому, и быстро потеряла ко мне всякий интерес. Ловкая особа. Из нас двоих она, по крайней мере, думала головой.

Он пожал плечами и снова сосредоточил внимание на дороге, которую, похоже, хорошо знал. Миранда уже заметила, как легко он проходит опасные повороты. Возможно, в молодости Чейз и отличался мятежным нравом и совершал глупости, но с тех пор он определенно научился обуздывать порывы. Мужчина, сидевший с ней рядом, явно не гонялся за призрачным и был неподвластен безумствам страсти.

Через двадцать минут асфальт закончился. Чейз свернул на проселок, обсаженный с обеих сторон березами и соснами. Поржавевшие знаки указывали на скрывающиеся в лесу летние лагеря. Тут и там от главной дороги отходили боковые ветки, которые вели к коттеджам известных местных семей, большинство которых владели ими на протяжении нескольких поколений.

Дорога пошла вверх и следующие полмили петляла между деревьями, повторяя контуры холма. Они миновали каменный знак с отметкой «Сент-Джон-Вуд» и, проехав еще немного, остановились у последнего указателя – «Роуз-Хилл». Последний поворот… роща… широкий, весь в цветах луг. Коттедж стоял почти на самой вершине холма – прокаленный солнцем, потрепанный ветрами, омытый дождями, дом, обращенный окнами к северу. Перила веранды нежно обвивали побеги пурпурного ломоноса. Под ступенями крыльца, припав к земле, словно бдительные часовые, отчаянно боролись с наступающими сорняками цветущие кусты роз.

Чейз остановил машину на засыпанном гравием поворотном круге, и они вышли в теплый, напоенный ароматами полевых трав полдень, на согретую солнцем травку. На мгновение Миранда замерла, подняв лицо к небу, голубизну которого не успели замарать ни облачко, ни дымок. И только чуть в стороне от вершины плыла, уносимая ветром, одинокая чайка.

– Идемте, посмотрите коттедж изнутри, – пригласил Чейз и, держа Миранду под локоть, направился к ступенькам. – Я и сам не был здесь лет десять. Честно говоря, немножко боязно.

– Боязно? И чего вы боитесь?

– Перемен. Того, что с ним могли сделать. Но так, наверное, бывает с каждым, кто возвращается в дом, где прошло его детство.

– Особенно если ты был там счастлив.

Чейз улыбнулся:

– Верно.

Они постояли еще немного, глядя на покачивающиеся на ветру и чуть слышно поскрипывающие качели.

– Ключ у вас есть?

– Должен быть здесь. Мама всегда оставляла запасной. – Чейз пошарил под ближайшим подоконником, вздохнул и выпрямился. – Увы, ничего. Что ж, если дверь заперта, попробуем найти открытое окно. – Он осторожно повернул ручку и рассмеялся. – Ну, как вам это нравится? Даже не заперта.