Оцепенение - Камилла Гребе (2020)

Я плохо помню, что было потом, но думаю, что прибирался в доме. Колено адски болело, и я принял пару таблеток «Вольтарена». Может, тайком выкурил пару сигарет под вытяжкой. Надя смотрела телевизор. Я увеличил громкость, чтобы заглушить шум дорожных работ за окном на улице Карлавэген.

Старшая дочь Альба позвонила из Парижа, чтобы занять денег. Я спокойно, но твердо объяснил, что ей нужно поговорить с матерью, потому что от меня она уже получила три тысячи крон в этом месяце, а ее брат и сестра, Александр и Стелла, не получили ничего, и это несправедливо.

Справедливость – какая странная концепция, думаю я теперь.

Под конец Наде надоело смотреть телевизор. Она все кричала и кричала, а я носил ее на руках по квартире в тщетной попытке унять плач. Лоб у нее был горячий, как огонь, и я дал малышке таблетку «Альведона», хотя знал, что Афсанех это не понравится. Из-за этого мы тоже ссорились. Афсанех считала, что детям можно давать лекарства только в исключительных случаях, когда их жизнь находится в опасности.

Может, «Альведон» подействовал, а может, бутерброд, но Надя успокоилась. Возможно, шум дорожных работ ее отвлек.

Я поставил ее на подоконник в гостиной, и Надя, как зачарованная, смотрела, как экскаватор копает дорогу тремя этажами ниже, время от время облизывая перемазанные маслом от бутерброда и соплями губы. Мы поболтали о машинках, экскаваторах, грузовиках, мотоциклах и прочих транспортных средствах с мотором.

Наде нравилось все, что имело мотор и издавало шум, – это мы с Афсанех давно уже заметили.

Наверное, именно в тот момент из кафе позвонила Афсанех.

Я поставил бурно протестующую Надю на пол и вышел в прихожую, чтобы поговорить спокойно. Вся квартира буквально вибрировала от шума, издаваемого дорожными рабочими.

Афсанех спрашивала про самочувствие Нади, я ответил, что все в порядке, что она съела бутерброд и что вряд ли болезнь серьезная, раз она пьет и ест.

Про «Альведон» я, разумеется, не упоминал.

Положив трубку, я сразу почувствовал, что что-то не так. Воздух словно сгустился, стало трудно дышать, что не предвещало ничего хорошего. Секунду спустя мой мозг осознал, что заставило меня так реагировать. Точнее, отсутствие чего.

Было тихо.

Дорожные рабочие, судя по всему, сделали паузу. Слышно было только мое дыхание.

Я поспешил обратно в гостиную к Наде, но в комнате было пусто. Только соска лежала на полу в луже сока, рядом с горой игрушек, которую она построила утром.

Может, именно в тот момент во мне проснулась тревога, свойственный всем живым существам первобытный инстинкт защищать своего детеныша от угрозы.

В следующую секунду меня ослепил свет солнца, которого не должно было там быть по той простой причине, что окна гостиной всегда в тени.

Я повернулся к свету, прищурился и посмотрел на кухню.

Окно было открыто, и стекло отражало солнце.

Внезапно все стало ясно: Афсанех вчера мыла окна. Должно быть, она забыла поставить защелку от детей. Но Надя же не могла залезть на подоконник и открыть окно. Да и зачем ей это делать?

В ту же секунду, как мозг сформулировал вопрос, я уже знал ответ: экскаватор, чертов экскаватор.

Я бросился к открытому окну.

Я бежал, потому что другого выбора у меня не было. Я бежал, потому что должен был, потому что так было нужно. Нельзя позволить своему ребенку умереть. Это то, чего просто нельзя допустить, пока ты жив.

Все что угодно, но только не это.

За окном солнечные блики играли в свежей зеленой листве, а внизу рабочие смотрели на меня пустыми глазами. Двое бежали к дому, вытянув вперед руки.

Надя свисала с подоконника и, что самое поразительное, не издавала ни звука – так молчат, как мне говорили, дети, когда тонут.

Ее крошечные пальчики цеплялись за край. Я бросился к ней, потому что это делаешь на автомате. Бросаешься за своим ребенком в огонь и воду.

Ради своего ребенка человек способен на все.