Амнезия - Сэм Тэйлор (2008)

Книга представляла собой сборник коротких историй, озаглавленный «Laberintos». Джеймс решил, что название переводится как «Лабиринты». Он не понимал и половины слов, но истории его зачаровали. За время плавания Джеймс прочел две: «El Otro»[1] — где герой встречается с юной версией себя самого (наверняка дело происходит во сне) и «La Memoria de Shakespeare»[2] — о человеке, завладевшем памятью Шекспира. Когда Джеймс выбрался из преисподней чужого языка, ночь была на исходе. Под аккомпанемент детского плача он съел завтрак и поднялся на палубу.

Вцепившись в металлический поручень, Джеймс всматривался в приближающийся город. С тех пор как он покинул Г., прошли годы. На миг Джеймс представил себе, что путешествует не сквозь пространство, а сквозь время и эта земля не что иное, как недостижимый берег из его прошлого. Далекие здания таинственно сверкали в рассветных лучах. Джеймс вглядывался в сияющую картину на горизонте. Город казался ему знакомым и незнакомым, старым и новым.

Когда солнце поднялось и паром приблизился к берегу, стали видны скучные подробности портовой жизни: краны, грузовики, рекламные плакаты. Запахло дизельным топливом. Внезапно Джеймс ощутил облегчение, а вместе с ним пришло разочарование. Чувство, что он возвращается в прошлое, оказалось самообманом, навеянным книгой, усталостью и необычным освещением. Любая местность — всего лишь местность, и ничего больше.

Когда Джеймс думал о своих потерянных в этом городе воспоминаниях, в груди сжималось. Он узнавал это чувство. Джеймс испытал его однажды на ступенях лестницы, когда перед ним, словно из ниоткуда, возникло лицо той девушки, — не страх, не надежда, что-то на грани, не имеющее имени.

Часом позже Джеймс выехал из недр парома и миновал несколько обширных стоянок. Таможенник долго изучал его паспорт, в то время как его товарищ обследовал фургон. Чиновник перевел взгляд с фотографии в паспорте на лицо Джеймса и прищурился.

— Джеймс Пэдью? — подозрительно спросил он.

Чувствуя себя почти преступником, Джеймс ответил утвердительно. Таможенник, проверявший фургон, махнул рукой, и Джеймса отпустили. Серое шоссе оказалось пустынным. Джеймса удивил объем дорожных работ. Водители, чертыхаясь, сворачивали в объезд. В зеркале заднего вида Джеймс всякий раз с раздражением ловил глазами наклейку: «ВНИМАНИЕ! ОБЪЕКТЫ В ЗЕРКАЛЕ МОГУТ БЫТЬ БЛИЖЕ, ЧЕМ КАЖЕТСЯ», пока в сердцах не оторвал ее. Когда он въезжал на мост, сиявший в лучах утреннего солнца, его охватило дежа-вю: Джеймсу почудилось, будто каждое здание, дорожный знак или дерево словно обрели еще одно измерение. Они существовали здесь и сейчас, но, кроме того, жили в его памяти.

Окружающая действительность выглядела пугающе реальной. Это наблюдение относилось не только к тем зданиям и предметам, которые существовали в его прошлом, но и к тому, чего Джеймс никак не мог помнить. Вот ветер кружит по тротуару пакет от чипсов; школьница в темной юбочке стоит на автобусной остановке; чугунная баба ударяет в стену дома, предназначенного на снос. И все прекрасно обходятся без меня, подумал Джеймс. Когда я был здесь в последний раз, эта школьница наверняка ходила под стол пешком. Кто-то высунулся из окна многоэтажки — наверняка какая-нибудь старушка поливает цветы на окне. Эти мысли успокоили Джеймса. Здесь жили люди. Иногда с ними что-то происходило. Город не был созданием его воображения.

Джеймс ехал через центр. Миновав вокзал, он непроизвольно оглянулся и свернул налево, на Хайт-роуд. Мимо паба «Белый медведь» — Джеймс помахал рукой коричневатому невыразительному фасаду — и направо, на Грин-авеню. Справа зеленел парк, слева вдаль уходили улочки с домами, построенными во времена королевы Виктории. Названия их рождали смутные воспоминания и звучали словно заклинание: Кафидрэл-стрит, Хейс-стрит, Лаф-стрит, Мун-стрит, Бах-стрит…