Убийства в Бэджерс-Дрифт - Кэролайн Грэм (2009)

— Может быть, выбить дверь, сэр? — Троя распирало от возбуждения. Он все время глядел то на толпу у ворот, то на Барнеби, то на дом, исполненный осознания собственной значимости.

— Через окно быстрее. Попробуйте сначала, вдруг какое-нибудь открыто. — Трой рысцой побежал вдоль фасада, а Барнеби снова поглядел на собравшихся. Казалось, они инстинктивно жмутся друг к другу. Их общая тень, короткая и почти квадратная, падала на теплый тротуар. У одной женщины на руках был ребенок. Барнеби заметил, как она отвернула его личико от дома и прижала к своей груди. Глиняный аист бесстрастно взирал на них.

Барнеби снова повернулся к двери и только теперь заметил аккуратную кучку грибов, сложенную у двери. Какого черта Трой там копается? Его не было уже достаточно давно, чтобы за это время успеть залезть и вылезти из полудюжины окон.

Барнеби уже собирался постучать снова, но тут услышал щелчок замка, и дверь распахнулась. Трой невидящим взглядом смотрел на старшего инспектора. Он ничего не сказал, только посторонился, чтобы пропустить Барнеби внутрь. Входя, он ощутил, что по коже бегут мурашки, как будто кто-то накинул ему на лицо покрытую инеем сетку.

Инспектор прошел по коридору мимо красного телефона с болтающейся на шнуре трубкой, мимо пурпурных стен и дверей, заглядывая в каждую, но все комнаты оказались пусты. Он искал источник тишины, более страшной, чем любые звуки, и в конце концов обнаружил его в гостиной.

Он на мгновение замер на пороге, голова у него закружилась от ужаса. Кругом была кровь. На полу, на стенах, на мебели, на занавесках. Но больше всего — на Дэннисе Рейнберде. Он выглядел так, словно искупался в крови. Его лицо, как у индейского воина, украшали кровавые полосы. Красным были заляпаны волосы, а на руках словно блестящие алые перчатки. На нем был сочащийся красным галстук и рубашка в красных пятнах, похожих на цветы мака. Красными были колени и туфли. По щекам стекали алые слезы.

Барнеби вернулся в коридор.

— Хватит подпирать стенку. Возьмите телефон и займитесь делом. — Потом, увидев, как Трой сомнамбулически направился по коридору к аппарату, добавил: — Не трогайте это, глупец! Возьмите тот, что в машине. И не открывайте больше эту дверь голыми руками. Как будто вы не пять лет, а пять минут как поступили на службу!

— Простите… — Трой достал носовой платок.

Барнеби вернулся в гостиную. Стараясь выбирать участки ковра, оставшиеся незаляпанными кровью, он прошел к двум фигурам в центре комнаты.

Откуда в одном человеке может быть столько крови? Во всей сцене ему чудилось что-то театральное. Как будто чересчур увлекшийся дизайнер сцены расплескал ведра красной краски повсюду, готовясь к представлению в «Гран-Гиньоль»[39]

Но самым странным было то, что кроме недоверия к тому, что предстало перед его глазами, Барнеби почувствовал, что что-то явственно шевельнулось в его памяти. Дежавю. Но как такое возможно? Если бы он действительно когда-нибудь пережил нечто хотя бы отдаленно похожее на этот кошмар, он вряд ли забыл бы такое.

— Мистер Рейнберд?.. — Он наклонился ближе и, испытав новый приступ тошноты, увидел, что лишь объятия сына поддерживают голову матери на плечах. Ее горло было перерезано так глубоко, что Барнеби увидел синеватые хрящи вскрытой гортани. Все ее лицо, шею и руки покрывали порезы, а платье спереди разодрано.

В комнате было все вверх дном. Фотографии и картины валялись на полу, два столика перевернуты, телевизор разбит. Серые осколки усеивали ковер.

Барнеби снова произнес:

— Мистер Рейнберд, — и аккуратно дотронулся до него. Это прикосновение словно запустило какой-то механизм, и он начал тихонько подвывать. Он улыбался широкой безумной улыбкой. Это было такое же жестокое подобие блаженства, которое можно увидеть на лицах переживших землетрясение или спасшихся из горящего дома. Улыбка скорби и отчаяния.

Прошло почти двадцать минут, и наконец услышав: