Лирика. Т2 - Стихотворения 1815-1873 - Тютчев Федор Иванович (1966)

Мимо белых колонн мы пошли посмотреть

виноград,

Где воздушным стеклом обливаются сонные

горы.

Я сказал: виноград, как старинная битва,

живет,

Где курчавые всадники бьются в кудрявом

порядке,

В каменистой Тавриде наука Эллады – и вот

Золотых десятин благородные, ржавые грядки.

Ну а в комнате белой, – как прялка, стоит

тишина.

Пахнет уксусом, краской и свежим вином

из подвала.

Помнишь, в греческом доме: любимая всеми

жена —

Не Елена – другая – как долго она вышивала?

Золотое руно, где же ты, золотое руно?

Всю дорогу шумели морские тяжелые волны,

И, покинув корабль, натрудивший в морях

полотно,

Одиссей возвратился, пространством

и временем полный.

* * *

Еще далёко асфоделей

Прозрачно-серая весна,

Пока еще на самом деле

Шуршит песок, кипит волна.

Но здесь душа моя вступает,

Как Персефона, в легкий круг;

И в царстве мертвых не бывает

Прелестных, загорелых рук.

Зачем же лодке доверяем

Мы тяжесть урны гробовой

И праздник черных роз свершаем

Над аметистовой водой?

Туда душа моя стремится,

За мыс туманный Меганом,

И черный парус возвратится

Оттуда после похорон!

Как быстро тучи пробегают

Неосвещенною грядой,

И хлопья черных роз летают

Под этой ветряной луной.

И, птица смерти и рыданья,

Влачится траурной каймой

Огромный флаг воспоминанья

За кипарисною кормой.

И раскрывается с шуршаньем

Печальный веер прошлых лет —

Туда, где с темным содроганьем

В песок зарылся амулет;

Туда душа моя стремится,

За мыс туманный Меганом,

И черный парус возвратится

Оттуда после похорон!

* * *

А.В. Карташеву

Среди священников левитом молодым

На страже утренней он долго оставался.

Ночь иудейская сгущалася над ним,

И храм разрушенный угрюмо созидался.

Он говорил: «Небес тревожна желтизна.

Уж над Евфратом ночь, бегите, иереи!»

А старцы думали: не наша в том вина;

Се черно-желтый свет, се радость Иудеи.

Он с нами был, когда, на берегу ручья,

Мы в драгоценный лен Субботу пеленали

И семисвещником тяжелым освещали

Ерусалима ночь и чад небытия.

* * *

Твое чудесное произношенье —

Горячий посвист хищных птиц;

Скажу ль: живое впечатленье

Каких-то шелковых зарниц.

«Что» – голова отяжелела.

«Цо» – это я тебя зову!

И далеко прошелестело:

Я тоже на земле живу.

Пусть говорят: любовь крылата,

Смерть окрыленнее стократ;

Еще душа борьбой объята,

А наши губы к ней летят.

И столько воздуха и шелка

И ветра в шепоте твоем,

И, как слепые, ночью долгой

Мы смесь бессолнечную пьем.

* * *

Что поют часы-кузнечик,

Лихорадка шелестит,

И шуршит сухая печка —

Это красный шелк горит.

Что зубами мыши точат

Жизни тоненькое дно —

Это ласточка и дочка

Отвязала мой челнок.

Что на крыше дождь бормочет —

Это черный шелк горит.

Но черемуха услышит

И на дне морском: прости.

Потому что смерть невинна,

И ничем нельзя помочь,

Что в горячке соловьиной

Сердце теплое еще.

* * *

Когда на площадях и в тишине келейной

Мы сходим медленно с ума,

Холодного и чистого рейнвейна

Предложит нам жестокая зима.