Шло время, и когда я начал чувствовать себя несколько лучше, то снова вернулся к выпивке. Я пил не каждый день, как раньше, и даже не каждую неделю, но если уж пил, то пускался во все тяжкие. Вот только на этот раз я отслеживал, как алкоголь влияет на мой разум. Я увидел замкнутый круг: мне было плохо (не так, как при панических атаках, а так, как при умеренной депрессии), я пил, и мне становилось лучше; затем наступало похмелье, и меня накрывало чувство вины; вина меня затягивала, отчего страдала моя самооценка, что, в свою очередь, создавало потребность в переключении внимания; я снова выпивал – восемь пинт и коктейль с джином. Однако этот способ переключения стал опасным. Сложно быть хорошим мужем, отцом или писателем, когда страдаешь сильным похмельем; ирония заключается в том, что чувства собственной неполноценности и отвращения к самому себе делают будущее похмелье более вероятными. Я понял: как бы сильно мне ни хотелось выпить, вина, которая накроет меня позже, будет сильнее. И это несказанно тяжело. И я искренне сочувствую тем, кто топит свое беспросветное отчаяние в море пьянства, да еще и получает осуждение от людей, которые никогда в жизни не сталкивались с этим болезненным желанием сбежать от самих себя.

Когда люди говорят, что отношение к психическим расстройствам меняется в лучшую сторону, они отчасти правы, но речь идет о депрессии и панических атаках. Однако они не упоминают алкоголизм, селфхарм, психозы, пограничное расстройство личности, пищевые расстройства, компульсивное поведение или наркотическую зависимость. Все перечисленное может стать проверкой широты наших взглядов. В этом кроется сложность темы психических расстройств. Легко не осуждать людей за то, что они больны; гораздо сложнее не судить их за поведение, спровоцированное болезнью. Люди не видят здесь причинно-следственной связи.

Я помню, как ходил на концерты уникального, редкого дарования, каковым была Эми Уайнхаус. Помню, что на глаза наворачивались слезы, когда зрители – и сами в большинстве своем нетрезвые – смеялись и глумились над тем, как у нее заплетался язык в комментариях между песнями и как она, во хмелю, отчаянно пыталась взять себя в руки. А я – сконфуженный и нелепый – пытался телепатировать ей: «Не обращай внимания. Ты справишься. Они просто не понимают».

Прямо сейчас, когда я пишу эти строки, за окном светит солнце, и я мечтаю о кайпиринье – бразильском коктейле. Кашаса, лайм, сахар – блаженство в стакане. Помню, как попивал его в тенистых скверах Испании. Часть этой мечты – стремление вернуться в свои беззаботные двадцать лет. Но к хорошему это не приведет, я знаю. Мне нужно напоминать самому себе, почему мне этого хочется и какие могут быть последствия. Я должен помнить о том, что одним стаканом я не ограничусь. Я обязан помнить, как когда-то мое желание пропустить стаканчик – после вполне приличной деловой встречи днем – закончилось звонком домой в шесть утра с вокзала Виктория и потерянным бумажником. Мне также стоит помнить о последующих провалах в жестокие рецидивы депрессии и тревоги; такие, при которых ты ревешь над ящиком с носками, а от вида серого неба или обложки журнала тебя накрывает чувство беспросветного отчаяния. Так вот – эти воспоминания и осознание причинно-следственной связи помогают устоять. Вечер с блаженством в стакане не стоит целого месяца ада в клетке.

Все вышесказанное касается не только и не столько алкоголя. Все это о структуре зависимости: неудовлетворенность – временное решение – еще большая неудовлетворенность. Это, в свою очередь, является самой распространенной моделью культуры потребления. А также моделью нашего взаимодействия с технологиями. Сейчас опасность чрезмерного использования технологий становится очевиднее, чем когда-либо. Тим Кук, генеральный директор компании Apple, в 2018 году начал говорить о злоупотреблении технологиями: «Я не верю в злоупотребление технологиями. Когда люди постоянно используют их, то для меня это не синоним успеха».