Разум убийцы - Ричард Тейлор (2021)

Этот гражданский конфликт начался в конце холодной войны, после того как СССР перестал поддерживать Сомали и встал на сторону правительства генерала Менгисту в Эфиопии. Это лишило сомалийских повстанцев убежища за границей, и медленно закипавшая конфронтация обострилась. Как только война охватила Могадишо, Сомали стала известна как зона конфликта, а позднее – как неудавшееся государство, однако резня в Харгейсе, произошедшая в начале, не получила широкого освещения в прессе ни тогда, ни потом. Термина «этническая чистка» тогда еще не существовало, и эти страшные события стали забытым геноцидом.

После падения режима Барре в 1991 году Морган стал военачальником на юге Сомали, и его милиция была виновна в голоде, который привел к гибели тысяч людей, а также дальнейших убийствах, изнасилованиях и грабежах. Генерал все еще занимает там высокое положение: в 2019 году он участвовал в выборах в прибрежном районе Пунтленд. Негодование по поводу его зверств во время войны считается одним из многих аспектов конфликта между кланами, который остается – вместе с деятельностью террористической группировки «Харакат аш-Шабаб» – главным препятствием на пути к долгосрочному миру в Могадишо.

Позднее я дважды возвращался в Сомалиленд, чтобы собрать факты. Я видел последствия разрушения Харгейсы и посетил братские могилы в близлежащем Бурьо. В стене комнаты, где я жил, теперь была огромная дыра от разорвавшейся гранаты.

Однако в октябре 1986 года, когда страшный геноцид и гражданская война 1988 года были еще впереди, мое пребывание в Восточной Африке подошло к концу. Я вернулся в Лондон, чтобы продолжить учебу. Хотя мои ноги снова стояли на родной земле, голове и сердцу понадобилось время, чтобы перестроиться. Я стал всего на год старше, но на несколько лет мудрее. А также приобрел некоторые культурные и геополитические знания, освоил арабский на элементарном уровне и даже выучил несколько базовых фраз на сомалийском.

В последующие годы, уже работая младшим врачом, я время от времени использовал эти знания языка, чтобы общаться с пациентами, а также здороваться с персоналом кебабной и разговаривать с сомалийцами, приехавшими в Великобританию после гражданской войны (включая тех, кто сейчас работает со мной в одной психиатрической больнице с усиленным наблюдением).

Таким образом, когда я пришел в судебную психиатрию, мне хватало культурной осведомленности и – к тому времени весьма слабых – лингвистических навыков (я также учил французский в школе и ходил на факультатив по испанскому в Эквадоре), чтобы растопить лед при общении с многочисленными заключенными и пациентами психиатрических больниц, не говорящими по-английски. В их числе были венесуэльские наркокурьеры из Холлоуэй, посудомойщик из Эквадора в психотическом состоянии, молодой сомалиец с эпизодом психоза из тюрьмы Пентонвилль, а также француз-самоубийца, которого выловила из Темзы речная полиция.

Как вы понимаете, вам не нужно знать много растапливающих лед фраз, которые могут изменить динамику беседы с дезориентированным иностранным пациентом или заключенным, находящимся в палате психиатрического отделения или изоляторе без окон.

В 1990-х годах, пока я следил за развитием событий на Ближнем Востоке и в Восточной Африке, например изгнанием Усамы бен Ладена из Судана в 1996 году, за которым последовали взрывы в посольстве Танзании в 1998 году, мое внимание было сосредоточено на психиатрических делах. Однако после террористической атаки 11 сентября, находясь в шоковом состоянии от самого смертоносного нападения террористов в истории, я вспомнил о своих ранних впечатлениях от растущего влияния исламского фундаментализма. Я начал изучать психологические особенности террористов, в чем не было ничего удивительного.