Западня - Мелани Раабе (2015)

Чувствую, как задрожали коленки.

– Ну да, но вы как-то сказали, что я сам могу решать, когда работать, и я подумал, надо в виде исключения прийти в четверг на пару часиков.

Смотрю на него, открыв рот.

– Надо было сначала спросить разрешения? – спрашивает он.

Даже не знаю, что и сказать. Чувствую, как немеет лицо.

– Ферди, мне надо с вами поговорить. Не могли бы вы зайти в дом?

Он выглядит расстроенным. Похоже, боится, что я его уволю.

– Вообще-то, я как раз собирался уходить. Мне тут надо к другому клиенту.

– Это ненадолго. Прошу вас.

Он неуверенно кивает.

По дороге в прихожую пытаюсь, правда, безуспешно, привести в порядок мысли. Наконец открываю дверь. Ферди уже тут.

– Я вас, что ли, напугал своим свистом? – спрашивает он.

– Нет, не то чтобы, но… – не договариваю я, поскольку не хочу объясняться с ним через порог. – Входите, Ферди.

Он вытирает ноги, оставляя комья земли на коврике, и переступает порог.

– Простите, – говорит он, раскатывая букву «Р» каким-то совершенно необычным образом, а я удивляюсь, почему до сих пор не поинтересовалась, откуда у него этот акцент. Ферди уже много лет ухаживает за моим садом и наверняка нервничает, не замечая на моем лице привычной приветливой улыбки. Ферди немолод, наверняка давно на пенсии, но в темных его волосах и кустистых темно-каштановых бровях ни намека на седину. Он мне очень нравится, и ему, похоже, нужна эта работа, или он даже получает от нее удовольствие, поскольку я никогда не слышала от него ни одной жалобы. Это хорошо, потому что если бы я решила уволить Ферди и нанять нового садовника, это разбило бы сердце Буковски: он любит Ферди больше всех на свете. И, как по команде, раздается шум на верхнем этаже, Буковски просыпается, заслышав наши голоса, скатывается по лестнице и набрасывается на нас, сначала на меня, потом на Ферди, потом опять на меня, и я невольно улыбаюсь при виде его, моей собаки, моего приятеля, существа, в котором нет ничего, кроме лохматой шерсти и радости жизни. Хватаю его на руки, поднимаю, прижимаю к себе, но он не расположен к нежностям, вертится, вырывается, я отпускаю его, и он начинает носиться по холлу, словно пытается догнать невидимого зайца. Ферди переминается с ноги на ногу, словно провинившийся школьник в ожидании учительского гнева.

– Все в порядке, Ферди, – говорю я. – Отдохните немножко, выпейте со мной кофе.

Ноги как резиновые. Иду в кухню, пытаясь привести в порядок мысли. Если Ферди действительно слышал музыку, то это означает, что… Но тогда и все остальное может быть…

Не так быстро, Линда.

Предлагаю садовнику стул, тот самый, на котором вчера – неужели это правда было только вчера? – сидел и сверкал своими вспышками фотограф. Он, кряхтя, садится, но все это явно напоказ, он еще не в том возрасте, чтобы кряхтеть. А если честно, Ферди куда в лучшей форме, чем я.

Кофемашина гуркает, а я пытаюсь подобрать слова.

– Так, значит, вы были здесь вчера, и к вам привязалась эта песенка, – начинаю я.

Ферди молча смотрит на меня, наклонив голову набок. Потом кивает, как бы говоря: «Ну да. И что?»

– Вы действительно слышали эту песню?

Кивает.

– Где? – спрашиваю я.

– Из окна. Я просто не хотел вас беспокоить. Видел, что у вас гости.

Он в нерешительности умолкает.

– А почему вы спрашиваете? – наконец выдавливает он из себя.

Надо ли ему все рассказывать?

– Просто так, – отвечаю я.

– Вы не подумайте, я не подслушивал.

– Да вы не беспокойтесь, я ничего такого и не думаю.

Кофе готов.

– Ну да, – говорит Ферди. – Окно было открыто, а я как раз возился на клумбе перед столовой, там и услышал эту песню. Она довольно громко играла. Да вы же и сама знаете.

Мне хочется смеяться, плакать, топать ногами – причем одновременно, вместо этого я достаю две кофейные чашечки из буфета.