Западня - Мелани Раабе (2015)

Поймет ли Норберт связь той моей истерики с убийством? Пока он вроде смеется, значит, все нормально. Он понятия не имеет, что я пережила, когда переступила порог дома Анны, обнаружила сестру на полу, то ли мертвую, то ли умирающую, и увидела ее убийцу. Затаившегося, и эти его холодные светлые глаза. Я, окаменевшая на несколько страшных мгновений, Анна, окаменевшая навсегда, все застыло в тот миг, я, как статуя, Анна, как кошмарная лежащая на полу статуя, абсолютно неподвижная, и все вокруг застывшее, и только это сюрреалистическое, почти бесплотное, бесконечное кружение пластинки на проигрывателе, где-то на периферии зрения, мрачное, фальшивое, она все крутится и крутится, эта пластинка, между прочим, это моя старая пластинка, которую я подарила Анне. The Beatles. All you need is love, la-da-da-da-da, all you need is love, la-da-da-da-da, all you need is love, love, love is all you need.

Песня, из-за которой я больше никогда не включаю радио, просто боюсь, вдруг она там заиграет.

Глотаю подступивший к горлу комок и гоню от себя эти мысли. Хорошо, что Норберт смеется. И не важно, над чем.

Мне нравится, что он здесь. Мне нравится его юмор, мне нравится его лукавый цинизм, который могут себе позволить только те, у кого жизнь действительно удалась. Мне хочется, чтобы он остался ночевать. В моем доме полно комнат для гостей, однако Норберт твердит, что должен ехать домой, завтра утром у него какое-то совещание. Черт, так мило, так уютно иметь рядом с собой друга, старшего брата, у ног которого свернулась моя спящая собака с удивленно поднятыми бровями, как будто она видит во сне что-то невероятное. Нас всего трое, но вот сейчас, именно в этот момент, мне кажется, что мой дом полон жизни. Подавляю тяжелый вздох. Понятно, это не может длиться вечно. Лучше и не пытаться мечтать о том, чтобы остановить такие прекрасные мгновенья. Сейчас что-нибудь произойдет и все разрушится. Что это будет, что это будет, что это будет?

Это будет Норберт. Он встает. Подавляю желание вцепиться в него.

– Пожалуйста, не уходи, – почти шепчу я. – Мне страшно.

Но он не слышит, а может, я этого и не говорила. Норберт надевает пальто, строго смотрит на меня и говорит, что я должна постараться написать особенно хорошо, раз уж решила взяться за дебильный триллер, и направляется к двери. Нельзя его отпускать ехать, такого пьяного, но все тело налито какой-то неподъемной тяжестью.

Он оборачивается ко мне, кладет руки на плечи и, глядя прямо в лицо, обдавая запахом виски, говорит почти прокурорским тоном:

– Книга должна быть топором для замерзшего в нас моря.

– Кафка, – говорю я, и он согласно кивает.

– И именно по поводу тебя постоянно вспоминают эту цитату. Книга должна быть топором, Линда. Помни. Триллер, не триллер, но я жду от тебя чего-то настоящего. О жизни, о душе, о…

Дальше он бормочет уже совсем неразборчиво, убирает руки с моих плеч и начинает рассеянно застегивать пальто. Отстегивается, пытается еще раз, опять не попадает, раздраженно смотрит перед собой и, наконец, сдается, демонстративно распахивая полы.

– Эта книга – настоящий топор, Норберт.

Он недоверчиво смотрит на меня, пожимает плечами. Я пытаюсь сказать ему взглядом то, что не решаюсь облечь в слова, я кричу. Что мне страшно, что я не хочу умирать, что мне не с кем поговорить, что я упаду замертво, если он уйдет, что чувствую себя самым одиноким человеком на нашей планете. Кричу молча, конечно.

Мой издатель прощается со мной, покачнувшись влево, потом вправо, разворачивается и уходит. Смотрю ему вслед, а он постепенно сливается с темнотой. Не хочу, чтобы он уходил. Хочу все ему рассказать. О землетрясении. Об Анне. О своем плане. И о том, как одинока. Это мой последний шанс, спасительный берег, якорь. Хочу его позвать, но его уже не видно, его уже не видно, все, поздно, он исчез, парус скрылся из виду, я осталась одна.

6. Йонас