— Любовник из числа местных, — промолвил инспектор. — Вы не первый, кто предположил такую возможность, мистер Дэлглиш. Я тоже счел нелишним позвонить этому джентльмену домой и поговорить с ним. Мистер Лоудер сейчас в больнице, ему оперируют геморрой. Лег вчера, на неделю. Жаловался на сильные боли. Не самое подходящее время, чтобы планировать побег с чужой женой.

— А как насчет того единственного обитателя Тойнтона, у которого есть своя машина? Что с Кортом? — спросил Дэлглиш.

— Я поделился с ним этой мыслью, мистер Дэлглиш. И получил четкий, хотя и не слишком рыцарский ответ. А именно: он прекрасно относился к бедняжке Мэгги, однако самосохранение, мол, первейший закон природы, и так уж случилось, что его склонности лежат в ином направлении. Не то чтобы он возражал против идеи, что она собиралась сбежать из Тойнтона. Строго говоря, он сам это предположил, хотя не знаю, как увязывал подобную идею с предыдущей версией о том, что миссис Хьюсон хотела имитировать попытку самоубийства. Тут уж либо одно, либо другое.

— А что такое он обнаружил у нес в сумочке? — поинтересовался Дэлглиш. — Контрацептивы?

— А, вы заметили, да? Да, голландский колпачок. Похоже, она не пила таблеток. Корт, пытался деликатничать, но, как я ему сказал, в случае насильственной смерти уже не до деликатности. Против такой социальной катастрофы книги по этикету бессильны. Эта находка — самое сильное указание на то, что миссис Хьюсон намеревалась уехать. И еще ее паспорт. В сумочке было и то, и другое. Она, можно сказать, экипировалась на все случаи жизни.

— Она взяла два предмета, — отозвался Дэлглиш, — которыми не обзаведешься за короткий визит в ближайшую аптеку. Хотя вы можете возразить, что вполне логично держать паспорт, в сумочке. Ну а контрацептив?

— Кто знает, сколько он там пролежал. И женщины вообще хранят такие вещи в странных местах. Что толку гадать понапрасну? И нет никаких причин полагать, будто они задумали переезд — она и Хьюсон. Если спросите меня, он, бедняга, также привязан к Энсти и Тойнтон-Грэйнж, как и любой из пациентов. Вы, наверное, знаете его историю?

— Не совсем. Я же говорил — я прилагал все усилия, чтобы ни во что не вмешиваться.

— У меня был один сержант вроде него. Женщины к нему так и липли. А все из-за этого уязвимого вида — как у потерявшегося маленького мальчика. Его звали Перкис. Бедняга! Он ни с женщинами управляться не мог, ни обойтись без них. Загубил себе карьеру. Говорят, теперь держит гараж где-то близ Маркет-Харборо. А с Хьюсоном вышло еще хуже. Ему даже работа его не нравится. Сдается мне, учиться на медика его заставила родительница, из этаких волевых матерей — вдова, твердо решившая сделать из своего ягненочка доктора. Хотя, думаю, это занятие ему подходит. Современный эквивалент духовного сана, правда? Он мне сказал, что учиться было не так уж и плохо. У него феноменальная память, он может зазубрить почти любые факты. Ответственность — вот чего Хьюсон не выносит. Ну а здесь, в Тойнтон-Грэйнж, ее почти и нет. Пациенты неизлечимы, и ни сами они, и ни кто другой от врача ничего особого и не ждут. Мистер Энсти, насколько я понимаю, написал Хьюсону после того, как его имя вычеркнули из медицинского реестра. Доктор завел роман с пациенткой, шестнадцатилетней девочкой. Полагали даже, что все это продолжалось уже больше года, но тут ему повезло. Девчонка стояла на своем, и баста. Правда, тут, в Тойнтоне, он не мог выписывать рецепты на сильнодействующие или наркотические лекарства, а также подписывать свидетельства о смерти, пока шесть месяцев назад его не восстановили в реестре. И врачебных навыков у него отобрать не могли, поэтому, не сомневаюсь, мистеру Энсти от него было немало пользы.

— Причем задешево.