Больная любовь - Джесс Хилл (2021)

Полиция не могла дать такой надежды захваченным. Энмарк попросила, чтобы ей позволили переговорить с Бейеротом, но он отказался от общения. Давая интервью в прямом эфире прямо из здания банка, она обрушилась на власти: «Полиция играет нашими жизнями… А теперь они даже не хотят со мной разговаривать, хотя именно я погибну, если что-то пойдет не так». Энмарк взяла дело в свои руки, так как чувствовала: с каждым часом шансы выжить уменьшаются. Она позвонила шведскому премьер-министру, Улофу Пальме, и умоляла, чтобы ей и еще одной заложнице позволили покинуть банк вместе с преступниками. «Я полностью доверяю Кларку и главному грабителю, – сказала она премьеру. – Это не шаг отчаяния. Они ничего плохого нам не сделали. Напротив, обращались с нами хорошо. Но, Улоф, меня пугает, что полиция решится на штурм и из-за этого мы все погибнем».

Пальме не позволил ей уйти вместе со злоумышленниками, заявив, что не может потакать требованиям тех, кто вне закона. В конце их разговора, по воспоминаниям Энмарк, он сказал: «Что ж, Кристин, покинуть здание не получится. Придется утешаться тем, что, возможно, довелось погибнуть, не оставив свой пост». Это привело девушку в ужас: «Но я не желаю умирать как герой!» – воскликнула она. [18]

В итоге полиция пустила в здание слезоточивый газ, освободила заложников, арестовала обоих преступников и провела их по улице к большой радости собравшейся толпы. Энмарк была вне себя от такого бахвальства и демонстрации силы. Ее хотели вынести из банка на носилках, но она отказалась: «Я шесть с половиной дней ходила сама и сейчас сама выйду». [19] В радиоинтервью она раскритиковала правоохранителей и очень возмущалась поведением Бейерота. Криминальный психолог, напрямую никогда не контактировавший с Кристин, тем не менее ответил на ее комментарии. По его словам, они были вызваны особым состоянием, название которому он тут же и придумал, – «норрмальмсторгский синдром» (позже он был переименован в «стокгольмский»). Страх перед полицией он счел иррациональным, вызванным эмоциональной или сексуальной симпатией к захватчикам[37]. Мгновенно поставленный диагноз устроил шведские медиа – они с подозрением относились к Энмарк, которая не выглядела «столь уж травмированной» всей этой историей, во всяком случае, настолько, насколько представлялось окружающим. «Трудно в это поверить, – написал один из журналистов, – но ее состояние можно описать словами, вовсе не подходящими для этой ситуации. Она бодра и рассуждает разумно». По-видимому, это ее трезвомыслие и послужило доказательством того, что она больна.

Через четыре года, когда Энмарк попросили объяснить ее действия, она возмутилась: «Да, я боялась полиции. А что в этом странного? Что особенного в том, что человек боится тех, кто его окружает – в парке, на крышах, за каждым углом? Это солдаты, готовые стрелять, – в бронежилетах, шлемах, с оружием».

В 2008 году был сделан обзор литературы, посвященной стокгольмскому синдрому. Исследование показало, что в большинстве случаев диагноз ставили СМИ, а не психологи и психиатры. Это явление мало изучено, а те немногие ученые, которые занимались им, не пришли к единому выводу, что оно собой представляет. С диагностикой дело обстоит не лучше. [20] Психолог Аллан Уэйд, в отличие от других, много общавшийся с Энмарк, утверждает, что стокгольмский синдром – «это миф, созданный, чтобы дискредитировать женщин, ставших жертвами насилия. А у придумавшего его психиатра явно наблюдался конфликт интересов: его главной целью было заставить замолчать бывшую заложницу, которая ставила под вопрос его полномочия». [21]

Стокгольмский синдром как патология описывается специалистами весьма размыто и не имеет четких диагностических критериев.