Ведьмина зима - Кэтрин Арден (2019)

Его взгляд был почти сожалеющим, и она вдруг поняла, почему он шел рядом с ней, почему так изящно молился. Это была Лесная Земля, но больше. Он собрал их с помощью их горя и ужаса. Он собрал их в свою ладонь своим золотым голосом и золотыми волосами, чтобы они стали оружием в его хватке, орудием мести, поводом для гордости. Они не нападут, пока он был с ней, а он хотел увидеть, как она сгорит. Он постарался. Она всегда недооценивала священника.

— Чудовище, — сказала она, и он почти улыбнулся.

Они прошли на лед. Поднялись крики, как он десятка умирающих зайцев. Люди подступали ближе, плевались, хотели ударить. Ее стража с трудом удерживала их. Камень пролетел по воздуху и задел ее щеку, оставив глубокий порез. Она прижала ладонь к лицу, кровь текла сквозь ее пальцы.

Вася с потрясением подняла голову и посмотрела еще раз на Москву. Ее брата не было видно. Но она видела чертей, хоть было темно. Их силуэты были на крышах и стенах: домовые, дворовые, банники — слабые духи домов Москвы. Они были там, но что могли, кроме наблюдения? Черти появлялись от жизни людей, зависели от их активности и не вмешивались.

Кроме двоих. Но один был ее врагом, а другой — далеко, почти бессильный из — за весны и из — за нее. С ним она могла надеяться лишь на смерть без боли. Она отчаянно держалась за эту надежду, пока ее с криками толкали к костру. По льду, по узкому коридору в толпе. Слезы катились по ее лицу от ее беспомощности, это была невольная реакция на их ненависть.

Может, в этом было какое — то правосудие. Она снова и снова видела людей в ожогах, хромающих, с повязками на лицах и руках.

«Но я не хотела выпускать жар — птицу, — подумала она. — Я не знала, что такое случится. Не знала».

Лед был все еще прочным, толщиной с рост мужчины, сиял в тех местах, где снег вытерли ветер и сани. Река еще не скоро освободится от оков.

«Увижу ли я это? — задумалась Вася. — Почувствую ли еще солнце на своей коже? Вряд ли…»

Толпа окружила костер. Золотые волосы Константина стали серебряными в свете факела, на лице бушевали торжество, похоть и боль. Его голос и его присутствие не стали меньше, но его уже не сковывала религия. Вася вдруг захотела предупредить брата, предупредить Дмитрия.

«Саша, ты знаешь, что он сделал с Марьей. Не доверяй ему, не…»

А потом она подумала:

«Саша, где ты?»

Но ее брата там не было, а Константин Никонович в последний раз опустил на нее взгляд. Он победил.

— Что вы скажете Богу, которого презираете, — прошептала Вася, быстро дыша от страха, — когда попадете во тьму? Все люди должны умереть.

Константин лишь еще раз улыбнулся ей, поднял руку, чтобы начертить крест, его низкий голос зазвучал в молитве. Толпа притихла, чтобы его слышать. А потом он склонился и прошептал ей на ухо:

— Бога нет.

Они подняли ее, и она дико вырывалась, как зверь в ловушке, но мужчина был сильнее нее, ее руки были связаны, кровь текла по ее пальцам из — за веревок, впившихся в ее запястья. Ее поднимали, и Вася думала:

«Матерь Божья, это происходит. Смерть», — подумала она, желая как — то подвести итог пути. Но ее просто лишат жизни со всеми ее страхами, слезами, ужасами, желаниями и сожалениями.

Клетка была маленькой, Васе пришлось согнуться в ней. Клинок у спины подтолкнул ее. Деревянная дверца хлопнула, ее надежно привязали.

Страх мешал Васе видеть. Мир стал отдельными вспышками: черная толпа, озаренная огнем, небо, воспоминания о детстве в лесу, о семье, о Соловье.

Люди бросали факелы в хворост. Поднялся дым, первое бревно загорелось, треща. Ее глаза на миг отыскали белое лицо Константина Никоновича. Он поднял руку. Голод, горе, радость в его взгляде были только для нее. А потом дым закрыл его.

Она сжала руками прутья. Занозы впивались в пальцы. Дым жалил ее лицо, вызвал кашель. Где — то вдали, как ей казалось, она слышала топот копыт, крики, но они были в другом мире, в мире из огня.