Малуша. Пламя северных вод - Елизавета Дворецкая (2020)

Малуша осторожно переменила положение, подложив дитя к себе под бок. Когда-то она, глупая девка, хотела сидеть на беломраморном княжеском троне. Но даже если бы это удалось, едва ли она тогда чувствовала бы себя владычицей мира с той же полнотой, что и сейчас.

В иных семьях дети что цыплята – сколько народилось, сколько умерло, и родичи не помнят. Но здесь, в огромном дремучем лесу, этот единственный ребенок был что новорожденное солнце в глухом зимнем небе. То самое солнце, о котором она столько думала в темные дни Карачуна. Целый век миновал с тех пор – и народился новый.

– Как называть будем? – спросила Бура-баба, поднося ей теплое питье, пахнущее «гусиной травой».

Малуша осторожно просунула свободную руку под изголовье и нашла там ржаной колосок.

– Спор, – она улыбнулась, вспомнив, как подбодрил ее этот дар. – Или Колосок.

– Ну, пусть будет Колосок или Споринок, – засмеялась Бура-баба. – Вся сила нив плесковских ему досталась. Пусть будет плодовит, как колос золотой, богат, как земля, щедр, как солнце красное. Жить ему сто лет, родить двенадцать сыновей, двенадцать дочерей! Самый высоким побегом вырастет от дерева того, что предрекала я бабке его Ельге.

– Самым высоким… – прошептала Малуша, как зачарованная. – Да будет крепко слово твое.

Малуша склонилась и прижалась щекой к теплой головке младенца. За растворенной дверью вечерело, но ей казалось, что сияющий золотом день теперь будет стоять вечно.

* * *

Еще три дня Бура-баба оставалась в медвежьем логове с Малушей, а хозяин в это время жил в избе старухи и вместо нее сторожил ворота Нави. Малуша чувствовала себя неплохо, но Бура-баба запретила ей вставать до истечения трех дней. Она подносила Малуше дитя, чтобы покормила, а потом мыла, пеленала и укачивала его сама. И Малуша дремала, слушая, как Бура-баба поет над ее ребенком:

Она гнула люльку – с дуба кору,

Пеленки рвала – с клена листья,

Свивальник драла – с липы лыко.

Повесила люльку на белу березу,

Стала прибаюкивать:

«Ты баю, дубовик, ты баю, кленовичок,

Ты баю, липовичок, ты баю, березовичок»…

Малуше виделись деревья, склоняющие зеленые пышноволосые головы над люлькой ее чада; заклинающая песнь навевала покой и веру, что хоть у сына ее нет человеческого рода, нет отцовской рубахи, чтобы завернуть, за ним стоят могучие силы самой земли, и они не выдадут.

«Нет, моя мати, не дуб мне родитель,

Не клен мне батюшка, не береза мне матушка.

Есть у меня отец – удалой молодец».

Когда-нибудь она расскажет ему о том удалом молодце – удалее всех на свете, – что был его отцом. Но сейчас пусть баюкают его дуб и береза, клен и липа.

«Дай Велес дитяти камнем лежати!» –

«А тебе бы, мати, горою стояти!» –

– пела Бура-баба, наделяя их обоих крепостью и мощью всего самого крепкого, что есть в белом свете.

Дай Велес дитяти щукой в море плыти! –

А тебе, мати, берегом лежати! –

Дай Перун дитяти соколом летати! –

А тебе бы, мати, березой стояти! –

Дай Перун дитяти конем владети! –

А тебе бы, мати, в терему сидети,

В терему сидети, на меня глядети…

И Малуша засыпала, ясно видя, как сидит в золотом терему и смотрит на ловкого, красивог о всадника за оконцем – это он, ее сын, витязь и всадник, ясный сокол…

* * *

На четвертый день Бура-баба, показав, как пеленать и обмывать младенца, отправилась к себе, а для Малуши началась новая жизнь: кормить, качать…