Невинные - Джим Чайковски, Ребекка Кантрелл (2015)

— Отдам. Я охотно отдал все это для высшего блага. Я существую лишь для того, чтобы служить Ему с открытым сердцем.

— И все же ты пришел к этой жизни через ложь. Ты не был предназначен к такому служению. Ты мог пойти иным путем — и все еще можешь это сделать.

Рун вскинул голову, слыша в голосе собеседника не обвинение, но одну только скорбь. Он не понимал этого. Лазарь повернулся и пошел прочь, поманив Корцу за собою.

Они шагали мимо недвижных силуэтов монахинь и священников, которые сошли сюда, взыскуя отдыха от мира.

— Разве я не достаточно заплатил за свои грехи? — спросил Рун, боясь, что ему откажут в этом покое.

— Ты не совершал грехов, — ответил Лазарь. — Грех был совершен против тебя.

Корца шел за высокой мрачной фигурой, и разум его лихорадочно перебирал грехи, совершенные за долгую жизнь им самим — и те, что были совершены против него. И все же понимание медлило прийти к нему.

Лазарь вел его все глубже, в темные залы, где Затворники, облаченные в древние одеяния, стояли, опустив головы или запрокинув их к потолку. Рун слышал об этой части Святилища, куда уходили те, кто искал не просто вечной медитации, но также отпущения, раздумий над тяжестью грехов — чужих и своих собственных.

Он озирался по сторонам, видя повсюду лица, на которых лежала печать скорби и смирения.

«Зачем меня привели сюда?»

И вот Лазарь остановился перед фигурой священника, который стоял, поникнув главой. Он был одет в простую бурую рясу, такую же, какую Рун носил давным-давно, в своей смертной жизни. И даже не видя его лица, Корца почувствовал в нем нечто знакомое.

«Должно быть, это один из моих братьев из тех давних времен, тоже ушедший от мира ради созерцания».

Лазарь наклонился поближе к священнику и что-то прошептал, сдувая пыль с уха Затворника.

Наконец тот поднял голову — и Рун увидел лицо, которое преследовало его в кошмарах более четырех сотен лет. Он качнулся назад, словно от сильного удара.

«Не может быть...»

Корца окинул взглядом длинные темные волосы, высокий бледный лоб, полные губы. Он помнил, как эти губы приникли к его горлу, как эти зубы вонзились в его плоть. Он и сейчас словно бы чувствовал кровь этого человека у себя во рту. Его тело помнило это блаженство. Они до сих пор были связаны — связаны кровью.

Это был тот самый стригой, который напал на Руна, пришедшего к могиле сестры, и вырвал из его тела душу, положив конец его смертной жизни. Корца думал, что этого монстра убили еще тогда. Он помнил, как стражи-сангвинисты, верные Бернарду, уволакивали эту тварь прочь.

Но ныне этот монстр был облачен в одеяния ордена.

Священник открыл глаза и посмотрел на Руна с величайшим состраданием и нежностью. Затем коснулся шеи Корцы сбоку, там, где его зубы некогда впились в плоть, и на мгновение задержал пальцы на этой незримой ране.

— Я думал, что исполняю долг служения, когда совершал этот грех против тебя.

— Служения? Служения кому?

Рука, касавшаяся его шеи, безвольно упала, глаза закрылись, сознание в них угасало.

— Прости меня, сын мой, — произнес священник-стригой затихающим шепотом. — Ибо не ведал я, что творил.

Рун ждал еще чего-то, каких-то слов, которые придадут смысл этой невероятной ситуации.

— Он — символ лжи, — объяснил Лазарь. — Той лжи, что увлекла тебя с праведного пути служения на долгую дорогу неволи в рядах нашего ордена.

— Я не понимаю, — пробормотал Рун. — Что это за ложь?

— Тебе следует спросить Бернарда, — сказал Лазарь, взял Корцу за локоть и повел обратно ко входу в Святилище. Оказавшись у врат, он препроводил его наружу.

Рун помедлил на пороге, боясь покинуть тихое убежище и неожиданно потеряв всякое желание выведывать эти последние тайны. Но Лазарь преграждал ему обратный путь, не оставляя выбора.