Подонок - Ульяна Соболева (2020)

Седоватый торгаш смотрел на меня снизу вверх и его приплюснутый нос напоминал какую-то птицу.

— Не важно…Давайте сколько есть.

Он отлистал купюры и протянул мне.

— Если вовремя не выкупите товар будет продан.

Я с ним даже не попрощалась. Стекляшки! На бабушкины изумруды, которые мама хранила и никогда не разрешала трогать. Мы распродали все, кроме этих сережек. Я нашла их уже после ее смерти.

* * *

— Мы вроде договаривались о другой сумме? — методист посмотрела на меня снизу-вверх и тут же подняла круглое зеркальце и продолжила подводить губы помадой. Французской. Дорогой. Конечно, почему бы и нет? Я сдаю сережки в ломбард, чтобы такие, как Наталья Владимировна могли красить губы дорогой косметикой… а я увидеться с сестрой.

— Это все, что у меня есть.

— Ясно. А как ребенка растить думаете? Она взрослая девочка. Ей много всего нужно. Где деньги возьмете? А вот американская семья…

— Я справлюсь. — перебила ее, — Не переживайте. Там, где есть одна тарелка супа найдется еще одна.

— Ладно. Пока главной нет отведу вас к ней.

Я приготовилась к бою. К войне. Приготовилась к тому, что придется выдирать встречу зубами, но у методиста было хорошее настроение. Она повела меня длинным светлым коридором с детскими рисунками на стенах и вывешенными работами учеников в рамочках. Как же благополучно все это выглядит. Чистота, тишина, разговоры о заботе, о нуждах детей.

— Вы довольно долго не виделись. Поэтому не удивляйтесь если вас не узнают и к вам не захотят. Дети обычно не помнят себя в два-три года, а некоторые не помнят и в пять лет.

Но я ее уже не слышала. Я увидела невероятно худенькую девочку, маленького роста с тоненькой светлой косичкой и ручками-лапками, сложенными на худых острых коленях. Она сидела на стуле в кабинете и смотрела в одну точку. Платье казалось висело на ней мешком и у меня внутри все болезненно сжалось.

— Дашаааа! — вскрикнула я

— Лера! Ее зовут Лера! — настойчиво прошипела методист.

Девочка обернулась, увидела меня и ее большие голубые глаза широко раскрылись с недоумением, с неверием. Как будто удивилась, что ее так назвали…но не от самого имени… а то того, что его кто-то помнит. Потому что удивление было радостным. Они засветились эти глаза, Как будто внутри нее включили свет.

Встала со стула, руки все еще сцеплены между собой. А я не могу сдержать слез. Меня всю трясет, меня лихорадит. Это же моя Даша. Моя девочка, мое солнышко. Все, что осталось от моей семьи. От мамы, от братьев. От отца….

Бросилась к ней и не обращая внимание на окрики Натальи Владимировны, сдавила девочку в объятиях, прижала к себе.

— Вы что творите? Немедленно прекратите! Мы так не договаривались! Никаких физических контактов! Вы напугаете ребенка! Я сейчас охрану позову!

К черту ее, пусть орет, пусть зовет кого угодно. Это же моя Дашка. Моя маленькая.

— Знаешь кто я? Знаешь? Шепчу, как заведенная, поглаживая тонкие волосики обеими руками.

Кивает и ладошками мои кисти сжимает

— Сестра моя ты.

— Дааа, дааа, — и из глаз слезы катятся., - нашла тебя и никому не отдам.

— Быстро уходите! Немедленно!

Прыгает сзади методист. А я не могу налюбоваться, и она на меня смотрит.

— Михася…ты Михася.

Так она меня называла. Михася. Помниит! Боже! Она меня помнит! Всего два с половиной годика ей было. А она помнит. И я себя помню в ее возрасте, помню, как у отца на шее сидела в зоопарке и пони с руки кормила. У нас даже фото было такое и там дата стояла.

— Давайте. На выход. Сейчас заведующая придет, а я права не имела впускать вас. В следующий раз с разрешением и службы опеки приходите.

Словно в ответ на ее слова мадам заведующая появилась в дверном проеме, злая, как фурия.

— Это что такое? Кто ее сюда впустил!

Обхватила личико Даши обеими руками.