Обаятельное чудовище - Елена Сокол (2019)

Мы получаем бессовестное наслаждение. Дрожим вместе в утренней тишине и затихаем. Собираем губами капельки пота с тел друг друга, точно прохладную росу. Лежим, обессиленные и изнеможенные.

Тим обнимает меня. Целует в макушку, в лоб, в нос, в губы. Гладит по щекам — будто маленькую и беззащитную. Нежно-нежно. Почти невесомо. Я улыбаюсь, чувствуя, как он все еще пульсирует во мне, но вставать совершенно не хочется. Устало кладу голову ему на грудь и слушаю, как громко бьется сердце.

Тук.

Сильно.

Тук.

Верно.

Тук.

Мне никогда в жизни не было так хорошо, как с тобой.

23

Тим

Мы лежим в постели, глядя в потолок. Неловкость момента зашкаливает. Обычно в такой ситуации я встаю под предлогом сварить кофе и по-быстрому спроваживаю свою ночную гостью. Но сейчас мне не хочется даже шевелиться, чтобы ненароком не спугнуть Марту: ее голова все еще покоится на моем плече, грудь высоко вздымается от ровного, умиротворенного дыхания. Мне почему-то не хочется с ней расставаться. Все внутри словно молит о том, чтобы растянуть подольше это прекрасное мгновение.

— А у тебя тут неплохо. — Взгляд Марты неторопливо скользит по стенам. — Даже красиво.

— Да, мне тоже нравится. — Говорю, бесстыдно погружая лицо в ее мягкие волосы.

Надеюсь, она не заметит, как я тяну носом их запах.

— Только пусто. Ни фото, ни вещей. Безлико как-то.

— Разве? — Я вздыхаю. — А, ну да.

Марта стыдливо подтягивает одеяло, прикрывая им аппетитную грудь. Не догадывается, что это бесполезно. У меня постоянный стояк в ее присутствии, независимо от того, есть на ней одежда или нет. Эрекция — это, вообще, признак того, что земля все еще вертится, а ты все еще мужчина. Но в последнее время мой организм почему-то отказывается так же буйно реагировать на кого-то еще, кроме Марты, и от этого мне делается до жуткого странно.

— Нам в офис пора. — Невесело напоминает девушка.

— Да плевать на все. — Улыбаюсь я. — Давай устроим выходной? Позвоним, наврем что-нибудь. Хозяева мы или нет?

Чувствую, как сотрясается ее тело от смеха. Дотягиваюсь до пульта, нажимаю на клавишу, и комнату наполняет неспешная музыка, льющаяся из динамиков, вмонтированных в стенную нишу.

— Ты вообще чем-нибудь дорожишь в жизни? — Спрашивает Марта, двигая ногой в такт.

Нехотя пожимаю плечами:

— Никогда не задумывался.

— Ну, у тебя есть что-то такое, что было бы очень дорого сердцу? Что ты не смог бы оставить, уходя? Дом, семья, друзья, какие-то вещи?

Этот вопрос застает меня врасплох. Не знаю, что ответить. У меня есть все. И нет ничего. Я свободен. Абсолютно ничем не связан. Сдохну завтра, никто и не всплакнет, кроме Дашки. Но справедливости ради надо заметить, что Ласточкина ревет и по меньшему поводу: оторви кузнечику лапку, она сразу бросится в слезы. Но, пожалуй, она мне дорога, как друг. Да. Определенно дорога.

— У меня хорошая семья. — Говорю я. — Только, наверное, я в нее не совсем вписываюсь.

— Почему?

Пару секунд я сомневаюсь, рассказывать или нет, а затем продолжаю:

— Мама с папой всегда страшно гордились своим старшим сыном, моим братом Глебом. И меня это раздражало. Не знаю, чем руководствуются родители, когда с младенчества заводят шарманку: будь хорошим мальчиком, как Глеб, учись хорошо, как Глеб, смотри, какой Глеб молодец — убирает за собой со стола. Глеб, Глеб, Глеб… Наверное, меня это задевало. Обижало, что его ставят в пример, не видя, что я совсем другой. Не замечая того, что я тоже человек. Не принимая моей индивидуальности.

Рука Марты впивается в мою грудь, и я замолкаю. Зачем вообще изливать кому-то душу? Я никогда этого не делал. Зачем говорю сейчас ей все это?