Мой персональный миллионер - Ирина Шайлина (2020)

Меня терзали сомнения. С одной стороны я понимала — если уйду сейчас из больницы, то свалюсь за ближайшим углом. С другой — моя дочка, которую я выстрадала и берегла, как зеницу ока, сейчас совсем с чужими людьми.

— Герман, пожалуйста, — наконец, сдалась я. — Два дня — и я вернусь. Вы только не трогайте её, пожалуйста… сам. Не обижайтесь, но в ваши способности в качестве няни я не верю. Пусть лучше ваша опытная. Пожалуйста.

— Без проблем, — откликнулся он. — Ждите телефон, — и прервал связь.

Моя палата находилась в самом конце коридора. Дурацкое упрямство толкало вперёд, хотя я могла попросить помощи. Пусть мне будет плохо за то, что я такая ужасная мать — мой ребёнок в чужих руках, а я тут… прохлаждаюсь.

Медсестра смотрела мне вслед, но не стерпела и подкатила коляску. А я села в неё, предоставив заботиться обо мне посторонним людям.

«Мы с Сонькой словно сироты, — с горечью подумала я. — Никому ненужные. Телефон принесут, надо будет Дуне позвонить. Все-таки, тётя. Может, съездит, проконтролирует».

Тревога за Соню не то чтобы отпустила, но притупилась. Температура снова поднялась до сорока, мне сделали очередной укол. В голове троилось, мысли путались. До боли хотелось домой, чтобы дочка лежала рядом, гулила и, устав, потянулась к моей груди... Я схватилась за грудь — она должна стоять колом. Надо сцедить, срочно! Я не хотела прерывать грудное вскармливание, это таинство, которое объединяет меня с ребенком. Но грудь не болела, не наливалась молоком — она была крепко перетянута крест-накрест эластичной белой тканью. Я была так поглощена тревогой за Соню, что даже не обратила на это внимания. Осознание случившегося дошло до меня не сразу. А потом я вдруг чётко поняла: я — ужасная мать. Мой ребёнок с чужими людьми неизвестно где, а я больше не смогу кормить его грудью.

Температуру мне сбили. Не знаю, что кололи, но ощущение было, что наркотой обдолбалась. Вроде не болит уже ничего, а встанешь — и пол из под ног, и в голове — туман. Вязко все, противно.

На подоконнике лежал роман в мягкой обложке. Бабушка соседка смилостивилась и принесла мне его. Я пыталась читать, но страдания героини совершенно не увлекали. Своих хоть отбавляй. Мысли то и дело возвращались к Соньке, потом к пустой груди, на глаза наворачивались слёзы. Обход, который должен был быть утром я, похоже, проспала — никто не приходил. Медсестра сообщила лишь, что воспаления лёгких, которое подозревалось изначально, у меня нет. И то слава богу.

Но, тем не менее, из отделения никого не выпускали. Я надеялась увидеть Германа — а ещё лучше Соню — хоть одним глазом. Мне принесли хрустящий пакет. В нем йогурты, фрукты, вода и ещё тёплый биг-мак, — надо же, миллионер знает, где продаётся фастфуд. А еще малюсенький букетик в горшочке. Я прямо вся в цветах последнее время. А самое главное — телефон и зарядка.

Я поверила баланс — пополнен. Надо Дуне звонить. Но набрать номер сестры не успела — телефон зазвонил. Герман Елисеев — так и написано. Ладно, хоть без отчества. Я взяла трубку сразу же.

— Я стою тут, под окнами, — начал Герман без приветствия. — И не знаю, где твоё. Рапунцель, сбрось свои волосы!

Я дошла до окна, придерживаясь за спинки кроватей. Открыла створку, перегнулась. Герман стоял и смотрел вверх, задрав голову, а на груди у него замысловатая переноска-кенгуру, в которой видно Соньку. Живая. Пытается кулачок в полосатой варежке грызть. У меня слёзы на глаза снова — да что ты будешь делать!

— Я решил, что ты захочешь на неё взглянуть, — сказал он в трубку, хотя я и так слушала его — всего третий этаж. — Вот и привёз.

— Спасибо, — отозвалась я хриплым голосом.

— Теперь мы поедем — нас няня ждёт. А ты давай, закрывай окно, а то ещё месяц не выпустят, мороз ночью был.