Когда мы допили вино, уже наступала ночь. Вспомнили про вторую бутылку, ту, которую Дунька в прошлый раз ещё притащила. Принялись за неё. Сонька не хотела спать, забавлялась котом. Меня тянуло на откровения, но рассказывать ей о Германе я не решалась. Мы вообще по-детски сделали вид, что прошлой ссоры не было. Так проще. Зато про Гришку я ей рассказала.

— Вот козёл, — солидарно возмутилась она. — Что, прям все выкинул?

— Ага.

Дунька задумалась. С сожалением посмотрела на пустой бокал, пустеющую уже вторую бутылку, которая изначально была початой.

— А знаешь, что? Не верю я. Во-первых, Гришка — трус, во-вторых — лентяй. Что бы он коробки таскал? Да ни в жизнь! И гараж он не продал. Там скоро все под снос пойдёт, будут строить высотку. Хвастался, я помню, что компенсацию хорошую получит.

— Мне от этого ни горячо, ни холодно.

— Горячо, ещё как! Тебе есть с кем ребёнка оставить?

— Есть, — кивнула, сразу вспомнив про Германа.

— Вот и славно, договаривайся. Сейчас мы под покровом ночи все и сделаем.

Дунька побежала в коридор натягивать обувь и куртку. Я в недоумении за ней следом.

— Ты куда?

— У девочки, с которой я живу, парень отделочник. На днях привёз гору инструмента и бросил в прихожей, она обнылась. Там болгарка есть беспроводная. Сейчас я её привезу, туда и обратно, мне близко, ты пока Соньку пристрой. А потом мы поедем и вскроем Гришкин гараж.

— Сумасшедшая.

Дунька вздохнула, посмотрела на меня с тоской во взгляде. Словно это она умудренная прожитыми годами и опытом женщина, а я вот, наоборот, глупая девица нежных лет.

— Не будь тряпкой. Это твоё, значит, забирай. Хватит позволять этому уроду вытирать о себя ноги. Единственное, что он для тебя сделал, это наградил Сонькой. Спасибо, конечно, но с этим любой имеющий член справился бы. Возражений не принимаю. Я метнусь стрелой и буду тут. Готовься.

И убежала, цокая каблуками, даже лифт ждать не стала, торопыжка, поскакала по лестнице. Я постояла в дверях, подумала. Может, и правда согласиться? Что я теряю? В полицию Гришка не заявит хотя бы потому, что он ее боится, да и ребёнка нянчить не захочет, коли мамочку посадят. Да, может, и не заглянет в гараж до самой весны — что ему там делать? Машину он там все равно не ставит, ругается, что, пока доедешь, всю грязью заляпаешь. А это безумие немного бы нас с Дунькой объединило.

Я посомневалась ещё немного для приличия, а потом пошла к Герману. Я знала, что он дома — автомобиль на месте. И почему-то даже не сомневалась, что он согласится. В конце то концов, он мой муж. Ха-ха! Но печать в паспорте есть, даже колечко припрятано. Так и вышло — он согласился.

Вскоре я уже стояла под козырьком подъезда рядом с мёрзнущей Дунькой и ждала опаздывающее такси. Будь моя на то воля, я бы заставила её надеть тёплые колготки, но разве она послушает? В руках у Дуньки чемоданчик, в нем, судя по всему, болгарка. Господи, на что я согласилась?!

— Классные сапоги, — ободрила Дунька. — Я бы за такие душу продала.

— Ты на работу устраивайся, — посоветовала я, — и душу сбережешь.

Дунька фыркнула. Такси тем временем подъехало, я в него села, и теперь отказываться было уже совсем глупо, да и поздно. Поэтому я ехала вперёд, впрочем, не забывая нервничать и накручивать себя.

Нас высадили за Гришкиным домом. Дальше начинался гаражный кооператив, уже наполовину снесенный, почти неиспользуемый. Кругом высились новые ипотечные высотки. В то, что Гришка явится, я не верила. Это квартира его родителей, здесь живёт с детьми его сестра, а он только прописан. Где его, вообще, черти носят — непонятно. У меня талант собирать вокруг себя людей, которые исчезают в никуда. Мама, папа, Дунька, Гришка вон. И Герман тоже испарится, как и все.