Богом данный - Ирина Шайлина (2020)

— Прости, — сказала я скрипке уже в своей комнате. — Я правда надеялась, что смогу его забрать. А потом…

А потом случилось много всего ужасного. Я достала смычок и тщательно его рассмотрела — точно, мой. Только камни заменили, а двух самых крупных, которые мама продала в девяностые вообще не было. Теперь — есть. Чистые, красивые. Я тоже хотела продать только камни, но вредный мужик в ломбарде сказал, что все они мелкие, и возьмёт он только со смычком. Мне кажется, он надеялся, что я оголодаю и в один прекрасный момент принесу и скрипку…

Мне хотелось плакать. Темно уже, дом совсем пустой, тихо, даже старуха не придёт с ужином — накрывали же в столовой. Мне неожиданно хочется, чтобы пришёл Черкес. Мы бы занимались сексом, а потом бы он уснул, и я бы не чувствовала себя так одиноко, хоть в те короткие часы, пока он спит рядом. И я не могла уже мечтать о том, чтобы внезапно оказаться за тысячи километров отсюда — мне нужно узнать, что там у Виктора…

Черкес не пришёл. Сидит наверное, со второй своей старухой. У которой прямая, как палка, спина, выбеленные сединой волосы и бриллианты в ушах. Она смотрит на меня, словно, на насекомое. На таракана. Агафья и та приятнее, по крайней мере не юлит, рубит все, что думает… Я решила не отказывать себе в малостях и разревелась, тем более сегодня ко мне не пришёл даже кот. Обнимаю скрипку, дерево футляра греется от моей кожи, реву.

И думается, как назло, о самом страшном. Вспоминаю тот вечер, несколько лет назад. Была жуткая метель, середина февраля. Мы готовились уезжать — время пришло. Василька где-то черти носят, мама волнуется… ему всего девятнадцать тогда было, но он у нас всегда бродил сам по себе. Может из-за того, что погода такая ужасная, а может потому что тянули до последнего, теперь бежать придётся, мы удачно взвинчены, а мама так вообще всегда волнуется. Наконец дверь открывается, мама стремительно срывается с места, бросается в прихожую, я за ней.

— Мам..

У Василька голос растерянный и взволнованный. Одновременно — радостный. Прихожая типовой советской квартиры тесная, тёмная, мне не видно, что там происходит, но брат наконец сбрасывает ботинки и проходит в комнату. Заносит кулёк торжественно, водружает его на диван, развязывает, разматывает… Я даже не сразу понимаю, что внутри. Оно маленькое, несуразное, шевелится…

— Это чьё? — удивляется мама.

— Моё, — радостно отвечает брат.

Мама уводит его на кухню. Они яростно спорят. Мама доказывает ему то, что мы не можем взять ребёнка, что это слишком опасно… а брат говорит, что матери ребёнка восемнадцать лет, и что она глупая, как пробка, и ребёнок ей не нужен, и что оставить малыша тут не менее опасно… Вдруг она его просто на улицу выбросит? Она даже рожала дома! Они все говорят, а я смотрю на причину переполоха.

Похоже, малыш родился совсем недавно. Он хлопает глазами, веки припухлые, сам взгляд растерянный, словно не понимает, куда делось то тепло, что окружало его все время, где он… Касаюсь его кожи, она совсем тонкая, такая нежная, розовая… На малыше даже памперса нет, между ножек он обмотан куском белой марли. Разматываю — девочка. Они все спорят, а я одеваюсь, еду на такси до ближайшей круглосуточной аптеки, покупаю крошечные подгузники, смесь, бутылочку, перекись для обработки пупка.

У меня никогда не было своих личных животных. Толком не было друзей. Зато у меня была эта девочка. Недолго тоже, две недели… потом, после долгих скандалов, мама все же нашла выход.

— Они мне должны, — сказала она. — Много должны. Целую жизнь. И они правда, очень хорошие люди. Мы оставим девочку им.

Мама так и называла её — девочка. Василёк обижался на неё, пропадал днями, и малышка была целиком моей. Мне нравилось в ней все, даже то, как она верещит — кричать по ночам она начала на десятый день. Я баюкала её, прижимала к себе, носила, такую лёгкую на руках, обрабатывала пупочек, который никак не хотел заживать… Я не хотела отдавать её никому, но пришлось.