Я замерла, наслаждаясь тем, как нежно его большие пальцы поглаживают самую серединку моих ладоней. Трепетно, осторожно, едва касаясь. И эта трогательная ласка вдруг что-то сдвинула внутри. Вместо того, чтобы холодно согласиться с этим определением и пойти пить свой чай, я вдруг всхлипнула и пожаловалась ему:

— Я ведь делала ровно то, что ты хотел. Была с тобой, с ним. Вместе.

— Знаю… — Илья коснулся губами моих ладоней. — Я же говорю — дурак, дурак, ревнивый твердолобый дурак. Что мне еще сказать, Рит?

Я беспомощно пожала плечами. Слезы были слишком близко, чтобы рисковать что-то отвечать вслух. Илья шумно выдохнул, обнял меня и усадил на колени. Осторожно, словно ожидая возражений, коснулся губами губ. Я прикрыла глаза, пережидая головокружение. Эти нежные касания чувствовались острее любых страстных объятий. В них он был самим собой — тем, кого я помнила и кого любила. Внимательным, умным, искренним.

— Скажи знаешь, что… Почему тебя так бесило, что мы с Матвеем спелись, — попросила я, не открывая глаз. — Я была так рада, что с ним так легко, что он такой славный…

— Я же говорил тебе, что он похож на меня. Минимум наполовину, — Илья боднул меня лбом и снова легко коснулся губ, обозначая поцелуй. — В этом и проблема.

— В том, что похож?

— В том, что он практически я. Второй шанс прожить жизнь — на этот раз без ошибок, без препятствий, ненужных сражений и кривых дорожек к правильным решениям. Наверное, так бывает у всех родителей. Хочется сделать жизнь ребенка легче, лучше, проще. Чтобы он получил все то, что не получил ты сам.

— И в чем же беда?

— В том, что в какой-то момент я начал ему завидовать. В моем детстве не было таких игрушек, таких книг, таких возможностей. Таких родителей, в конце концов, — Илья ухмыльнулся. — И даже с тобой он нашел общий язык намного быстрее меня самого. Я старался дать ему все, чтобы он стал лучше меня — и он стал. А меня теперь куда?

— Ты ревновал его ко мне? — удивилась я. — Но я же с самого начала делала это только ради тебя!

— Его к тебе, тебя к нему. Злился. Чувствовал себя лишним. Ты и в самом деле прекрасная мать, я не ошибся тогда. А я?

— А ты прекрасный отец, — я взъерошила его пшеничные волосы. Не такие пушисто-легкие, как у Матвея, жестче, чуть темнее, но видно, что одна масть. Один характер. — Ведь это ты сделал его таким, что мне стало с ним легко. Три года назад он ненавидел тебя, а сегодня пришел просить нас помириться.

— Ах, он за этим пришел… — Илья рассмеялся. — Вот паршивец.

— А ты думал?

— Сбежать из дома и спрятаться. Куда ему еще? Бабушка прямо сказала, что больше с ним возиться не будет. Когда он вывихнул ногу, то устроил им там всем безобразную сцену, что хочет ко мне. Она очень обиделась. Перед друзьями он выпендривается, никогда не покажет слабость.

Я смотрела на Соболева и не верила, что такой умный человек вот прямо сейчас словами через рот говорит, что его ребенок доверяет ему больше всех остальных взрослых, и сам этого не слышит.

— Эй… — я запустила пальцы в его волосы и слегка потянула, потормошила его. — Ты самый главный взрослый для него. Он тебя любит, он к тебе тянется. У тебя уже все получилось.

— Не знаю… — Илья прижимал меня к себе и впервые со школы я видела его таким уязвимым. Словно его наглость и уверенность тоже были защитной броней, подобной моему гламурному образу. А сейчас мы были как две улиточки без раковин. — Когда он ко мне попал, вообще никто не верил, что я справлюсь. Даже я сам. Хорошие отцы получаются из другого материала.

— Вот видишь, как вы все ошибались. Даже ты сам.

Я провела пальцами по его скулам, очертила линию бровей, нахмурилась, нащупав неровность на спинке носа.

— Ломали. Три раза. Отличный у нас хирург был, каждый раз собирал все лучше, — Илья улыбнулся, и я продолжила путь кончиками пальцев, повторяя контуры этой улыбки.

— Что тяжелее — ребенок или армия?