Шаманка - Алла Лагутина (2020)

Когда Антон подал на развод – Маша согласилась, она была измучена, оскорблена, ей хотелось швырнуть ему этот развод в лицо, и она была уверена, что все равно платить он будет больше, чем присуждаемые алименты, а его отсутствие в их с Олежкой жизни будет разве что узаконено, так пусть себе катится… Но вскоре она узнала, что Антон снимает квартиру вместе с новой пассией. Очень красивая, очень нежная, очень внимательная – все, что слышала о ней Маша, было с эпитетом «очень». И Антон приводил ее – свою новую, эту шлюху, эту дрянь! – к родителям Маши. И она всем понравилась. И… И они отдали Максимку. Они все – родители и Аня – предали Машу и Олежку. Они были на стороне Антона и его шлюхи – иначе Маша и в мыслях даже называть эту женщину не могла, хотя где-то в самых глубоких глубинах разума понимала, что не права, что не шлюха эта женщина, что, возможно, она даже неплохая, она же стала Максимке матерью, той матерью, которой не была Маша, потому что не могла равно разделять заботу между здоровым Максимкой и тяжело больным Олежкой. Если она скрывалась от усталости – то не на Олежку же, на Максимку, за то, что здоровым родился и осмеливается требовать ее внимания!

Переселившись окончательно к Антону, мальчик расцвел. И Маша не могла этого не замечать. В прошлом году Максимка пошел в школу. Эта – Маша все еще не могла назвать вторую жену Антона по имени – эта водила его и встречала, помогала делать уроки, ходила на родительские собрания. Одни раз Максимка с Антоном навещали Машу и Олежку, так Максимка сказал с нескрываемой радостью: «Все думают, что она моя мама, говорят, глаза одинаковые, правда, смешно, мам?» И Маша не сдержалась – наотмашь хлестнула его по лицу. Антон увел ревущего сына, бросив бывшей жене напоследок: «Тебе в психушку пора. А мы больше не придем. Встречаться будем на моей территории. А руки еще раз распустишь – вообще эти встречи прекращу».

Но как же он мог не понимать ее горя, ее отчаяния? Чужую женщину считают матерью Максимки. Олежка никогда не будет даже понимать речь… А Максимка смеется над тем, что за его мать приняли – чужую. Гаденыш! Предатель! Все они – предатели…

Маша все силы отдавала Олежке, все ресурсы, а что оставалось – уходило в ненависть. К родителям здоровых детей. К здоровым детям. Но главное – к своим собственным родителям, к сестре, к бывшему мужу и к его теперь уже законной жене… Иногда чувствовала всплески ненависти к Максимке, который был так нескрываемо счастлив с мачехой и все с меньшей охотой навещал мать и брата.

Маша не бедствовала. Ей помогали материально все: и Антон, и родители, и даже Аня, которая, отучившись, вышла на работу и теперь стремительно делала карьеру. Ей помогали, и она могла нанять няню, могла бы, наверное, одеваться получше, но она предпочитала жить так, чтобы все видели: у нее беда, ее бросили в беде! Она наряжала Олежку, она покупала ему самые продвинутые коляски, а сама ходила практически в рванье. Да, она приглашала домой медсестру, если самой надо было отлучиться, но вообще предпочитала всюду ходить с коляской, в которой вяло лежал Олежка. Пусть видят. Пусть все видят.

Сегодня она тоже вызвала медсестру. Погода была уж очень гадкая, нельзя вывозить мальчика в такую погоду. А Маше надо было сходить за лекарствами и питанием для Олежки. И если лекарства она получала по рецепту, бесплатно, и ей надо было явиться в аптеку при поликлинике, то питание она могла бы заказать на дом… Но она предпочла придти сама. В изношенном пуховике, в свалявшейся шапочке, с серым от усталости лицом, с тусклым ненавидящим взглядом. Ей было важно, чтобы ее видели: видели, как она мучается. От этого мучения становились не то легче, не то слаще, она и сама понять не могла…

Маша шла по ледяным лужам, за спиной – тяжеленный рюкзак, набитый банками лечебного питания, в душе – тоска, выжигающая тоска.

Жизнь ей не нравилась. Жить ей не хотелось.

Но умирать она тоже не хотела!

Однако в этот вечер ей пришлось умереть.