Я вещаю из гробницы - Алан Брэдли (2013)

Даффи и Фели ушли незаметно, и я обнаружила себя в гостиной в одиночестве — в первый раз за незнамо сколько времени.

Сколько еще нам осталось, подумала я, до того как из наших окон начнут выглядывать незнакомцы, называя этот дом своим? Сколько до того, как нас вышвырнут в холодный безразличный мир?

Послышался сдержанный стук — не более чем ногтем по дереву, — и вошел Доггер.

— Прошу прощения, мисс Флавия, — сказал он.

— Да, Доггер? Что такое?

— Я хотел сказать, что позволил себе вольность подслушать у двери. Вы были великолепны. Просто превосходны.

— Благодарю, Доггер, — выдавила я, и мои глаза наполнились слезами. — Это много для меня значит.

Я могла бы продолжить, но у меня закончились слова.

— Полковник де Люс, — продолжил он, — просит вас быть в гостиной через сорок пять минут.

— Только меня? — уточнила я, опасаясь очередного запрета на мои занятия.

— Вас троих — мисс Дафну, мисс Офелию и вас.

— Спасибо, Доггер, — коротко поблагодарила я, понимая, что нет смысла выспрашивать подробности.

Полагаю, я и так уже все знаю. Но перед ужасным сообщением мне нужно исполнить свой долг.

В безмолвнии я обойду дом, может быть, в последний раз. Попрощаюсь с комнатами, которые любила, и пройду мимо тех, которые нет. Я начну с будуара Харриет, пусть даже он считается под запретом. Прикоснусь к ее гребням и расческам и вдохну ее аромат. Посижу там в молчании. Оттуда я перейду в оранжерею и каретный сарай, где провела так много счастливых часов, болтая с Доггером обо всем на свете.

Я прогуляюсь напоследок по галерее с портретами, попрощаюсь с торжественными рядами хмурых предков. Скажу им, что не судьба портрету Флавии де Люс висеть среди них.

А потом в кухню: милую кухню, где витают воспоминания о миссис Мюллет и позаимствованных мной продуктах. Я посижу за столом, где со мной разговаривал отец.

Из кухни я поднимусь по восточной лестнице в свою спальню, где заведу старый проигрыватель и включу «Реквием» Вольфганга Амадея Моцарта. Прослушаю его до конца.

И наконец, в лабораторию.

В этом месте я вынуждена закончить мое описание.

Невыносимо продолжать.

В назначенный час мы втроем медленно вошли в гостиную. Фели и Даффи спустились из своих спален в западном крыле, а я приплелась из восточного.

Я переоделась в чистое платье, нацепила старый уютный кардиган и припудрила обожженное лицо пудрой, которую стянула из комнаты Фели пару недель назад в целях экспериментов с отравленной косметикой. Новые брови и парочку ресниц я нарисовала растертым в крошку углем.

Мы не разговаривали, а в ожидании прихода отца просто молча уселись в разные концы гостиной как можно дальше друг от друга.

Фели поигрывала нотами, разглаживая страницы ладонью, как будто они в этом нуждались. Даффи выудила книжку из-за подушек дивана и начала читать с того места, на котором она открылась.

Наконец отец вошел в гостиную. Несколько минут он постоял спиной к нам, опираясь ладонями о каминную полку и склонив голову.

Его руки дрожали, когда он начал вертеть в них карманные часы.

В этот самый момент я полюбила его всей душой, новым и необъяснимым образом.

Мне хотелось броситься к нему, обхватить его руками и рассказать ему о «Сердце Люцифера», о том, что есть шанс, пусть и слабый, что камень святого наконец принесет счастье в наш дом.

Но я этого не сделала, и причины тому неисчислимы, как песчинки Сахары.

— Должен вам сказать, — начал он, наконец повернувшись, и его голос звучал словно призрачный мартовский ветер, — что у меня есть новости и что вы должны приготовиться к огромному потрясению.

Мы трое сосредоточились, уставившись на него с застывшим видом, словно каменные статуи.

— Я провел несколько мучительных дней, раздумывая, говорить вам или пока оставить эту новость при себе. Только этим утром я принял решение.

Я сглотнула.