Чувство движения - Роджер Смит (2021)

В самом начале книги я обращал внимание на распространенные и яркие фигуры речи, основанные на метафоре осязания и движения. Некоторые современные авторы уверенно относят возникновение метафоры к чувственному миру. В частности, Джордж Лакофф и Марк Джонсон убедительно доказали, что вся метафоричность появляется из воплощенного чувственного опыта. В книге «Метафоры, которыми мы живем» (1980) они перечислили членов различных метафорических «семейств»[289]. Я тоже пишу о «семействе» метафор осязания и движения, но вот что интересно – Лакофф и Джонсон о нем не упоминают, несмотря на свое желание продемонстрировать связь метафоры с реальностью. О метафоре можно сказать многое, но нам необходимо лишь подчеркнуть, что это способ обогащения языка путем перехода от знакомого к незнакомому. Такие слова как «движение» и «сопротивление» не имеют буквального физического смысла в одном контексте («природа») и метафорического смысла в другом («общество») или наоборот. Роберт М. Янг, рассматривая исследования, посвященные использованию Чарльзом Дарвином метафоры «отбора», утверждал: «Мы проводим различие не между иносказательным, с одной стороны, и буквальным, с другой, но между знакомым и незнакомым. Считать что-то метафорой или не считать – вопрос культурного опыта людей» (Young, 1993, с. 393). Этот «культурный опыт» отражен в языке: принадлежа многим, он имеет исторические корни и исторически меняющееся содержание. Можно сказать, что является метафорой, а что не является, только решив для определенного текста и контекста, что есть знакомое, а что незнакомое, и здесь встает вопрос о возникновении метафоры из чувственного опыта. Деррида приводит такую иллюстрацию относительно осязания. В христианской традиции, писал Деррида, источником аналогии с чувственным осязанием было касание Божьего пламени (по выражению Святого Иоанна Креста это «живое пламя любви» (Derrida, 2005, p. 247–254). Речь не идет, как может вообразить наш современник, о чувственном осязании. Деррида предполагал направление, обратное тому, в котором размышляет современный человек: Бог, полагал он, был источником метафоры для «человеческого», а не человек источником метафоры для «божественного». В этом смысле для средневекового христианина человеческое прикосновение – забытая аналогия божественного. Для современного танцовщика, наоборот, источником метафоры становится тело: движение и касание в танце возрождает представление о том, что менее знакомо – возможно, о духе или о политической вовлеченности.

Значение и метафорическое использование развивались исторически как единое целое. По словам Сьюзен Лангер, которые могут относиться (вне контекста) к телу индивидуальному или телу политическому, «понимание динамических отношений начинается с нашего опыта усилия и препятствия, конфликта и победы или поражения» (Langer, 1953, p. 188). Например, решение о том, кому «делать первый шаг» в социальных иерархиях, в гендерных отношениях, а также восприятие сделанного или не сделанного шага – это проблемы нашей ежедневной жизни[290]. В буржуазных кругах было принято, чтобы во многих ситуациях женщина не действовала, а сопротивлялась желанию. Таков был кодекс поведения в обществе. И такая игра действия и сопротивления, движения и его противоположности, подсказала сюжеты многих романов. Однако в последние десятилетия дифференциация мужчин и женщин по линии активной/пассивной силы оказалась чрезвычайно зависимой от социальных практик, предполагающих квотирование. Тот факт, что чувства осязания и движения могут приобретать новые формы во всех телах, включая тела, движущиеся в инвалидных креслах, стало одним из уроков современного танца.