Читающий по телам - Антонио Гарридо (2014)

К ночи напряжение только возросло. Спальня, которую им предстояло делить с Серой Хитростью, оказалась крохотной клетушкой, отделенной от других таких же лишь панелями из рисовой бумаги, так что вся ее отъединенность сводилась к тому, что свисающие с потолка фонарики давали мало света. Места здесь едва хватало для двух лежанок, расположенных впритык одна к другой, двух столиков и двух шкафчиков для одежды, книг и личных вещей. Цы отметил, что шкаф Серой Хитрости был набит шелками, словно у девицы на выданье, но там же виднелась и порядочная коллекция книг в роскошных переплетах. В его собственном шкафу пока что висела только паутина. Цы смел ее рукой и посреди верхней полки уложил отцовское Уложение. Затем опустился на колени и помолился за своих родных — под презрительными взглядами Серой Хитрости, который уже начал раздеваться перед отходом ко сну. Цы тоже разделся, надеясь, что темнота скроет ожоги на его теле; но седовласый все равно их разглядел.

Студенты улеглись по кроватям и долго молчали. Цы прислушивался к дыханию Серой Хитрости с такой же боязнью, с какой ощущают близость дикого зверя. В голове юноши бурлили тысячи противоречивых мыслей: гибель сестры, утрата семьи, ужасное известие о батюшке… А теперь, когда духи как будто решились предоставить ему шанс изменить к лучшему всю его жизнь, один дурно воспитанный студент решил, казалось, все испортить. Некоторое время Цы прикидывал, как смягчить враждебность Серой Хитрости, но так ничего и не придумал. В конце концов он пришел к выводу, что нужно обо всем посоветоваться с Мином. Ну конечно же, учитель придумает, как ему помочь, — эта мысль успокоила юношу. И вот сон уже начал смежать его веки, когда шепоток с кровати Серой Хитрости заставил его насторожиться.

— Эй ты, уродец! — сквозь зубы смеялся седовласый. — Ведь это и есть твоя тайна, верно? Ты умен, тут ничего не скажешь, но отвратителен, как таракан. — Он снова рассмеялся. — Меня ничуть не удивляет, что ты понимаешь в трупах: ты сам похож на сгнившего мертвеца.

Цы не отвечал. Только стиснул зубы и зажмурился, стараясь не слушать соседа по комнате, — а едкая ярость грызла его изнутри. Цы настолько свыкся со своими шрамами, что совсем перестал думать о том, какое впечатление они производят на окружающих. И хотя, по словам его бывших знакомых, у Цы было приятное лицо и честная улыбка, грудь его и руки действительно напоминали обожженные ошметки мертвой плоти. Цы плотнее завернулся в одеяло и принялся втискиваться виском в камень, по обычаю служивший студенту подушкой, — пока не ощутил, что эта неподатливая подушка грозит продавить ему мозг; и в который раз он проклял коварный дар нечувствительности, из-за которого он, сколько ни печалься, просто не мог не отличаться ото всех.

Но вот, совсем уже засыпая, Цы подумал, что как раз ожоги, быть может, и смогут примирить его с Серой Хитростью. С этой мыслью юноша и заснул.

* * *

Следующие дни понеслись так, что голова шла кругом. Цы вскакивал раньше всех — притом что накануне до последнего лучика закатного света повторял выученное за день. Редкие моменты отдыха, выпадавшие ученикам, он посвящал перечитыванию отцовской книги, пытаясь запомнить любые мелочи, связанные с криминалистикой.

Когда это позволяло расписание занятий, юноша сопровождал Мина в его походах по больницам. Там хватало разного рода целителей, травников, иглоукалывателей и прижигателей, но редко — несмотря на очевидную необходимость — встречались хирурги. Конфуцианское учение запрещало прямое вторжение в человеческое тело, поэтому вся хирургия сводилась к самым необходимым операциям: вправление костных смещений при открытых переломах, накладывание швов, ампутации. В отличие от большинства своих коллег, критиковавших практикующих хирургов, Мин проявлял живейший интерес к новой медицине. И горько сетовал на закрытие медицинского факультета.