Темные тайны - Гиллиан Флинн (2013)

— Что ж, сегодня мы, конечно, уехать не сможем. Сейчас нам нужно остаться. Твой отъезд будет выглядеть чересчур подозрительным. Зато представь, как все удачно получилось, — люди совершенно забудут об этой фигне с Крисси Кейтс, потому что ты теперь жертва. Все начнут тебя жалеть. Я попробую это скрывать, — и она ткнула себя пальцем в живот, — еще с месячишко. Буду все время надевать пальто или что-нибудь объемное. А потом мы получим денежки и смоемся. Будем свободными. И тебе больше никогда не придется жрать дерьмо.

— А Мишель?

— Я забрала ее дневник, — сказала Диондра, показывая новую тетрадку Мишель с Микки Маусом на обложке. — Все схвачено.

— Что мы скажем про Мишель?

— Говори, что ее, как и других, убил какой-то сумасшедший. И Либби тоже.

— А что мы…

— Вот что, Бен. Пока мы с тобой отсюда не уедем, ты нигде никогда ни под каким видом не должен признаваться, что меня знаешь. Ты меня понял? Ты ведь не захочешь, чтобы твой ребенок родился в тюрьме? Потому что, если он родится в тюрьме, его отдадут в приют и ты больше никогда его не увидишь. Ты ведь не захочешь такой судьбы ни для собственного ребенка, ни для матери своего ребенка! У тебя еще есть шанс показать, что ты взрослый, что ты настоящий мужчина. А теперь беги и приведи мне Либби.

Он взял большой фонарик, вышел на улицу и начал громко звать Либби. Она девочка шустрая и очень быстро бегает, она уже могла по дороге от дома добежать до шоссе. А может, прячется в своем обычном месте у пруда. Под ногами скрипел снег, он шел и думал: может, это наваждение, кошмар? Сейчас он вернется домой, щелкнет замок, там все спят — обычная ночь, все нормально. Все будет как раньше.

Потом перед глазами возникла Диондра верхом на Мишель, как огромная хищная птица на своей жертве, припомнилось, как они трясутся в темноте и он знает, что ничего уже не вернешь, что ничего никогда не будет как прежде. А еще он точно знал, что не приведет Либби назад в дом. Он пошарил фонариком по верхушкам камышей и, заметив мелькнувшую рыжую прядь среди грязно-желтого однообразия, крикнул: «Либби, не выходи, детка! Оставайся там!» — а потом развернулся и бросился назад к дому.

В доме Диондра со звериным оскалом на лице размахивала топором — била по стенам, разносила диван и дико вопила. Стены она уже успела исписать кровью — там были грязные ругательства. В своих мужских башмаках она повсюду оставила кровавые следы, в кухне успела приложиться к рисовым хлопьям и оставила на полу белую дорожку. И за все хваталась руками, оставляя отпечатки, и не прекращала орать: «Надо, чтоб было жутко красиво, чтоб было жутко здорово!» — но Бен знал, что это такое — это была жажда крови, то же чувство, что он и сам сегодня испытал, — эта вспышка ярости и злобы, которая заставляет чувствовать себя непобедимым.

Кажется, ему удалось убрать следы ног, хотя было трудно определить, какие принадлежат Диондре, а какие — страшному незнакомцу (кто это, черт побери, был?!). Он протер все, до чего она дотрагивалась, — выключатели, топорище, стол и тумбочки на кухне, все у себя в комнате. Диондра появилась в дверях со словами: «Я протерла шею Мишель», но Бен старался не слушать, не думать. Не думай. Не думай. Кровавые надписи на стенах пришлось оставить, потому что он не знал, как их убрать. На теле матери, после того как Диондра размахивала топором, появились новые жуткие, глубокие раны. Он двигался как робот, про себя удивляясь, как можно сохранять такое хладнокровие и когда же он не выдержит и потеряет сознание, но тут же приказывал себе не распускаться, будь, блин, мужчиной, а не хлюпиком, делай то, что нельзя не сделать, будь мужиком, а потом они с Диондрой выскользнули на улицу — дома уже стоял запах сырой земли и тлена. Прикрыв на секунду глаза, он увидел кроваво-красное зарево, а в голове мелькнуло: Истребление. Смерть.

Либби Дэй

Наши дни