Темные тайны - Гиллиан Флинн (2013)

— Помилуйте, но это грубейшая из когда-либо допущенных судебных ошибок, — сказала толстуха. — И не делайте вид, что вы придерживаетесь другого мнения. Если, конечно, вы не покрываете своего папочку. Или же вам слишком стыдно за то, что вы наделали.

Я бросила на нее свирепый взгляд. В кудряшках у тетки застрял кусок яичного желтка.

«Господи, ну какой идиот ночью трескает яйца! Или он у нее там с утра?»

— Наша Магда очень серьезно занимается этим делом, она среди тех, кто хочет добиться освобождения вашего брата, — сказал старик, снисходительно приподняв бровь.

— Он чудесный! — сказала Магда, обращаясь ко мне. — Пишет стихи, сочиняет музыку. Он просто воплощение доброты. Либби, вам непременно нужно его узнать, непременно.

Магда перебирала разложенные перед ней папки, по одной на каждого члена моей семьи. На самой толстой были наклеены фотографии моего брата: рыжеволосый Бен в детстве торжественно-серьезно держит в руках игрушечный самолет-бомбардировщик; Бен с черными волосами и испуганным лицом сразу после ареста; Бен сегодня — в тюрьме, снова рыжеволосый, с видом ученого мужа, рот приоткрыт, словно его сняли посередине фразы. На папке Дебби было единственное фото в костюме цыганки на Хеллоуин: щеки нарумянены, губы накрашены, каштановые волосы прикрывает красная мамина бандана, подол юбки подоткнут. Справа к ней тянется моя покрытая веснушками рука. Эта фотография была в нашем семейном альбоме, я и не предполагала, что она окажется где-то еще.

— Где вы ее раздобыли? — спросила я.

— Кое-где. — Толстая рука легла на папку.

Я глянула на стол, борясь с искушением наброситься на толстуху. Из папки старика снова показался снимок мертвой Дебби. Теперь была видна не только окровавленная нога, но и исполосованный живот и почти отрубленная рука. Я перегнулась через стол и вцепилась в руку старика.

— А ну немедленно убери эту мерзость! — зашипела я.

Он спрятал снимок; схватив папку, прикрылся ею, как щитом, и заморгал.

Вся группа теперь смотрела на меня с любопытством и некоторой опаской, словно на любимого кролика, который взбесился прямо на глазах.

— Либби, — заговорил Лайл примирительным тоном ведущего ток-шоу, — никто не сомневается в том, что вы находились в доме. Никто не ставит под сомнение, что вы пережили ужас, с которым не справился бы ни один ребенок. Но неужели вы все видели собственными глазами? Может быть, вас научили, что говорить?

Я мысленно представила, как Дебби, дыша мне в затылок, пухлыми ловкими пальчиками старательно разбирает мои волосы на тоненькие аккуратные прядки и заплетает косу елочкой, которая, как она утверждала, куда сложнее французской косы, а потом завязывает огромный зеленый бант, превращая меня в подарок. Вот она помогает мне удержать равновесие на краю ванны, чтобы я смогла, глядя в зеркальце, через плечо рассмотреть в большом зеркале над раковиной свой рыжий затылок. Дебби, которой всегда так хотелось, чтобы все кругом было красивым.

— Доказательств, что мою семью убил не Бен, а кто-то другой, нет, — сказала я, заставляя себя вернуться в мир живых, где я обретаюсь совершенно одна. — Господи, он ведь даже ни разу не подавал апелляцию. Даже не пытался выйти на свободу.

Я мало что понимаю в поведении заключенных, но мне всегда казалось, что они постоянно подают апелляции, что это их страсть, даже если у них нет шансов. Тюрьма в моем представлении — это люди в оранжевой униформе с белыми ярлыками. Бен собственной безучастностью доказал, что виновен. При чем тут мои показания!

— У него хватило бы оснований и для десятка апелляций, — торжественно произнесла Магда. Я поняла, что она из тех женщин, которые когда-то с криком появлялись у меня на пороге. Хорошо, что я не дала Лайлу свой нынешний адрес. — Если человек не борется, это не означает, что он виновен, — это означает, что он потерял надежду.

— Так ему и надо.

Лайл округлил глаза: