Это было — как взрыв. Яркая вспышка. Обжигающей волной накатило острое удовольствие, и Фло судорожно сжала коленки, едва не теряя сознание от ощущения горячей пульсации внизу живота, а потом закричала, сотрясаясь в болезненно-сладких конвульсиях, рыдая и бессвязно что-то бормоча.

Никогда. Ни с кем. Вот так — просто от одного прикосновения.

— Ты что, кончила? — дыхание вылетало из горла Хока с протяжным свистом, и в лихорадочно сверкающих голубых глазах теперь читалось чистое безумие.

— Без меня? — гулко сглотнул он.

Фло жалко скривила мокрые от слёз губы, стыдливо пытаясь закрыться руками и отползти от него подальше.

— Куда? — голосом, как у прокуренного алкаша, прохрипел Хок, крепко удерживая девушку за ногу и подтягивая к себе.

Его жёсткое, горячее тело навалилось на её дрожащее словно глыба, соприкоснулось с обнажённой девичьей кожей, и каждую мышцу Хока будто разрядом тока пробило. Затрясло. Как конченого наркомана. Да он и был таким! Сидел на своей Дохлятине пожизненно, как на системе. Дня не было, чтобы не снилась, в мыслях не приходила, не мучила глазами своими беззащитными, не ранила воспоминаниями, а тут… Живая! Такая взрослая. Сладкая. Тёплая. Родная.

Бен впился губами в рот девушки. Словно клеймо поставил.

— Ты… это ты… Мой Кузнечик!

— Я не твоя! — она ударила его в грудь кулаками, глотая всхлипы и слёзы, скатывающиеся из таких родных, до судорог во всём теле, глаз. — Ты меня бросил! Променял на деньги и комфорт!.. Я вычеркнула тебя из своей жизни!

Каждое слово — как острый нож в сердце. И безжалостная память ранила сильнее пуль. Лэнси рыдала, а Хок слизывал её слезы, сжимал в тисках своих ладоней лицо и шептал, как сумасшедший:

— Я тебя нашёл… Господи, это действительно ты! Ты живая…

Нет никаких мыслей. Дурман. Безумие, набирающее обороты и грозящее перерасти в катастрофу.

Выдохи, словно одиночные выстрелы. Поцелуи — как глотки воздуха. Нечто жизненно необходимое, потому что без них — смерть и пустота, без них — агонизирующая в конвульсиях душа и остановка сердца. И Хока встряхивало, как от ударов кардиостимулятора, когда он ловил губами учащённый пульс, бьющийся на её тонкой шее.

Царапая её своей щетиной, и больно, и сладко он целовал её, словно хотел своими поцелуями стереть все шрамы на её теле, заменив своим запахом. А она впивалась в его плечи пальцами, оставляя синяки и царапины, уже не контролируя ни движения собственного тела, ни вырвавшегося на волю желания, ни голоса, теперь больше похожего на какой-то бесконечный вой, в котором все было: и отчаяние, и обида, и непередаваемое удовольствие, которого никогда и ни с кем она не испытывала. Не могла. Просто не могла. Подпустить к себе. Довериться. Снова открыть своё сердце.

Только его любила. Его одного ждала. Выжила, потому что верила — он придёт и заберёт её.

Время замерло. Мир будто взорвался и понёсся ко всем чертям, вместе с ускользающим за грань реальности рассудком Хока. Невесомые крылья счастья поднимали его куда-то в небеса вместе с обнажённой и настежь раскрытой для его воскресшей Лэнси душой.

Рваный пульс под шёлковой кожей… И на его ладонях её тепло, превращающее Хока в чокнутого фетишиста, боготворящего это тело, словно ангельскую святость.

Когда?! Когда она успела стать такой немыслимо прекрасной и желанной? Или это всё иллюзия — красота в глазах смотрящего? Неужели этот нежный хрупкий цветок и есть его тощая, нескладная Дохлятина? В голове шумело от мешанины чувств, словно он напился до абсолютно неадекватного состояния.

Расплывчатый, бесконечно любимый образ вдруг обрёл плоть и кровь! И Хок, вероятно, сошёл с ума, когда резким ударом ладони по своему плечу запустил механизм снятия костюма, чтобы всем телом, напряжённым, словно закрученная спираль, почувствовать живое тепло своей Лэнси.