Ва-банк - Анри Шаррьер (2015)

Там, наверху, мы устроились на скамье и, любуясь великолепной панорамой, уплетали лепешки арепас с мясом и запивали их пивом. Затем я зажег две сигареты: одну для Пико, другую для себя. Пиколино было трудно курить: всю сигарету обслюнявит, пока докурит. Он чувствовал важность момента, догадывался, что я хочу сказать ему что-то очень важное, от чего он будет страдать. В глазах его застыла боль, они словно кричали мне: «Не молчи! Говори быстрее! Я знаю, что ты принял важное решение. Говори же, прошу тебя».

Я читал это в его глазах, и мне было больно на него смотреть. Я медлил. Наконец бросился с места в карьер:

– Пико, вот уже три дня я пытаюсь пристроить тебя в больницу. Ничего не поделаешь, они не хотят тебя принимать. Понимаешь?

«Да», – говорили его глаза.

– С другой стороны, во французское консульство обращаться нельзя. Опасно. Могут потребовать нашей выдачи и высылки из Венесуэлы.

Он пожал здоровым плечом.

– Слушай. Тебе надо вылечиться. А для этого нужны хорошие врачи. Вот ведь что важно. Но таких денег, которые обеспечат тебе должный уход, у меня нет. Вот что я придумал: проведем вечер вместе, сходим в кино, а завтра утром я приведу тебя на площадь Симона Боливара и оставлю там без документов. Ты ляжешь спать под статуей – только лежи, не двигайся, понял? Если тебя захотят поднять или посадить – сопротивляйся. Будь уверен, тут же приведут полицейского и вызовут «скорую помощь». Я буду следовать за тобой в такси до самой больницы, куда тебя привезут. Выжду пару дней и приду тебя навестить. Выберу часы для посетителей, когда можно затеряться в толпе. Для начала я, возможно, с тобой и не заговорю, но, проходя мимо кровати, оставлю тебе сигарет и денег. Ну как, идет? Согласен?

Он положил здоровую руку мне на плечо и посмотрел прямо в лицо. Его взгляд выражал одновременно и печаль, и признательность. Кадык задергался, он сделал над собой сверхчеловеческое усилие, и из его перекошенного рта вырвался гортанный раскатистый звук, почти похожий на «мерси».

На следующий день события развивались по намеченному мной сценарию. Через четверть часа после того, как Пиколино улегся под статуей Симона Боливара, трое или четверо пожилых людей, отдыхавших в тени деревьев, позвали полицейского. Еще через двадцать минут за ним приехала «скорая помощь». Я последовал за ней на такси.

Дальше все пошло как по маслу. Через два дня, смешавшись с толпой посетителей, я отыскал его в третьей по счету общей палате. К счастью, Пиколино лежал между двумя тяжелобольными, и мне удалось совершенно незаметно с ним поговорить. Он был рад-радешенек увидеть меня и, может быть, излишне волновался.

– За тобой хорошо ухаживают?

«Да», – кивнул он.

Я прочитал табличку на спинке кровати: «Параплегия или малярия с побочными явлениями. Осмотр через каждые два часа». Я оставил ему шесть пачек сигарет, спички и двадцать боливаров мелкой монетой.

– До свидания, Пико!

Перехватив его отчаянный, молящий взгляд, я добавил:

– Не волнуйся. Я приду тебя навестить, дружище!

Не надо забывать, что для Пиколино я сделался совершенно необходимым. Я был единственным, кто связывал его с миром.

Прошло две недели, как я приехал в Каракас. Банкноты в сто боливаров таяли прямо на глазах. К счастью, гардероб у меня был вполне приличный. Я снял небольшую дешевую комнатку, хотя в моем положении ее можно было назвать дорогой. На горизонте не видно было ни одной женщины. Девчонки в Каракасе были очень красивые, умные и жизнерадостные. Но познакомиться было трудно: шел тысяча девятьсот сорок шестой год и женщины еще не привыкли заходить в кафе и сидеть в одиночку за столиком.