Ледокол - Валерий Рощин (2016)

Летную работу Кукушкин любил, мечтал о ней с детства, потому и согласился. Правда, некоторые виды полетов давались ему с большим трудом. Он до сих пор с ужасом вспоминал ночные рейсы или маршруты в сложных метеоусловиях, когда трудился в экипаже Ми-8. И с тем же ужасом осознавал, что пользы от него в тех полетах не было никакой. Балласт балластом. Если бы не видавший виды «дедушка»-командир, не миновать беды. Так же непросто дались и первые полеты на Ми-2 над открытым морем, когда пилот-инструктор обучал его ведению ориентировки и посадкам на площадку судна. Пока «вертушка» парила над привычной твердой поверхностью, Михаил чувствовал себя нормально и уверенно пилотировал машину. Стоило пересечь береговую черту — в голове щелкал какой-то тумблер, и тело сковывал страх.

— Да не бойся ты! — наставлял инструктор. — Полеты над морем имеют только одну особенность — отсутствие ориентиров. В остальном все так же, как и над землей-матушкой.

— А если аварийная посадка? — жалобно возражал молодой пилот.

— Тоже ничего страшного. Главное — успеть передать координаты, куда плюхнешься. А после приводнения нужно быстро покинуть тонущий борт и грамотно воспользоваться спасательными средствами. На тебе пробковый жилет; в грузовой кабине резиновая лодка, автоматически надуваемая смесью из баллона; НАЗ — носимый авиационный запас с продуктами, сигнальными ракетами и кучей других премудростей, необходимых для выживания. Так что, если не дурак — не утонешь…

Сказанное опытным корабельным летчиком мало успокаивало. Скорее наоборот — вызывало ряд вопросов. К примеру, что делать, если приводняться предстоит не в воду теплого Черного моря, а в ледяную кашу одного из полюсов? И сколько организм человека продержится в такой каше — минуту, две или три?..

Вспомнив о своих первых полетах на Ми-2, Кукушкин сейчас с опаской оглядел простиравшееся под вертолетом ледяное поле. Ярко-белое, холодное, враждебное. А самое неприятное заключалось в том, что из-за сильного порывистого ветра надо льдом несло снежную поземку. Далекий горизонт сливался с небом, и потому пилоту постоянно приходилось посматривать на приборы, устраняя появлявшиеся крены, пикирование или кабрирование. Высота и скорость «плавали», курс на работавший радиомаяк «Громова» тоже норовил ускользнуть.

Покосившись влево, Севченко заметил побелевшие от напряжения костяшки пальцев пилота.

— Ручку не оторви, — спокойно сказал он.

— Что? — не понял тот.

— Почему так волнуешься?

— А, руки… Это у меня всегда так. Из-за неумеренной мозговой активности. Думаю много, — попытался отшутиться Михаил.

— О чем?

— Преимущественно о будущих поколениях. Представляете, какая для них будет беда, если мы с вами грохнемся? Потеря опытного капитана — большая утрата для советского народа. Но, может, и по мне кто порыдает. Особенно если тетрадку с записями найдет.

— Странные у тебя мысли… — проворчал Севченко. — А что за тетрадка?

— Со стихами. Я же как Виктор Цой. Знаете Цоя?

— Он тоже летчик?

— Нет. Про «Кино» слышали?

— Какое кино?

Вертолетчик одарил пассажира взглядом, полным превосходства. И напел пару строчек из песни:

— «Я вчера слишком поздно лег, сегодня рано встал. Я вчера слишком поздно лег, я почти не спал…»

— Нет, такого не слышал, — мотнул головой капитан.

— Цой — очень талантливый поэт. Прям, как я! Хотите, я вам свои стихи почитаю?

— Нет.

— Да вы послушайте! Вдруг мои стихи потом в школьную программу включат! Вот, к примеру… Любовь — не для меня. Война — моя стихия! Сражаться, побеждать и грудью сквозь штыки к судьбе своей идти! Но в час, когда меня…

Возможно, стихи и были написаны талантливо, но Севченко в них не разбирался совершенно. К тому же, декламируя, пилот говорил в микрофон гарнитуры слишком громко, и это здорово напрягало.