Тень автора - Джон Харвуд (2013)

Наконец я решила обмануть отца. Взяв свои сбережения, я села в поезд до Паддингтона, откуда с трудом добралась до Хемпстеда. Должна сказать, что дом был построен дядей Виолы, который был холостяком. Она была его любимицей, и ей он оставил все свое состояние. Дом стоял на окраине Хита, в самом мрачном уголке Долины здоровья – или это только мне так казалось. Энн так часто и живо описывала мне свой дом, что мне он уже казался знакомым, правда, в ее описаниях он всегда был залит солнцем. Но в тот хмурый и унылый ноябрьский день он больше походил на тюрьму. Кирпичная стена забора, покрытая битым стеклом, была такой высокой, что я могла разглядеть лишь окна верхних этажей. Жалюзи были опущены, окна зашторены. Из труб не выбивался дымок. Единственный вход был через деревянную калитку в заборе. Энн говорила мне, что днем она никогда не запирается, если кто-то находится дома, но я не смогла ее открыть. Около часа я простояла, дрожа, на дороге, пока не решила, что брошу в почтовый ящик записку и отправлюсь назад, домой.

Мои родители, уже успокоившись после вспышки гнева, сказали, что мне не стоит лезть в чужие дела. Разумеется, рассудили они, Энн не могла оставаться в доме одна и, скорее всего, уехала к родственникам или друзьям. И с моей стороны было чистым эгоизмом рассчитывать на то, что она станет писать мне, когда у нее такое горе. Их рассуждения показались мне логичными, но все равно не убедили меня. Так что я набралась храбрости, разыскала адрес господина Питта – больше мне не к кому было обратиться – и написала ему. Он ответил, но оказалось, что вот уже три месяца он ничего не слышал от Энн – а был уже февраль, – и еще он просил, чтобы я при первой же возможности позвонила ему в офис в Холборне.

Письмо господина Питта встревожило меня не на шутку, но я была совершенно не готова к тому, о чем прочитала дальше. 26 октября (за две недели до моего напрасного путешествия в Долину здоровья) Энн пришла к нему в офис. Тетя Айрис действительно изменила завещание за неделю до смерти, исключив из него Филлис и переписав все имущество на Энн. Теперь Энн настаивала на составлении собственного завещания, назначая господина Питта распорядителем ее воли, которая заключалась в том, что она оставляла все состояние «своей любимой и самой верной подруге Эбигайл Валери Хамиш».

Разумеется, господин Питт (как он потом признался мне) заподозрил, что его подопечная попала под влияние нечистоплотной особы, которая воспользовалась состоянием убитой горем подруги в своих корыстных целях, но когда он увидел, насколько я шокирована известием о новом завещании – меня до сих пор бьет озноб, когда я вспоминаю об этом, – его отношение ко мне изменилось.

Он не раз спрашивал у Энн, не хочет ли она восстановить справедливость в отношении Филлис. На это Энн неизменно отвечала, что твердо знает: сестра никогда не возьмет от нее ни пенса, но о причинах предпочитала умалчивать. Он пробовал убедить ее в том, что она сейчас не в состоянии принимать решения (она действительно, как он считал, выглядела неважно, и лицо ее покрылось сыпью), но она и слушать не хотела. Он привел все возможные аргументы, но в итоге Энн заявила, точно так же, как это сделала тетушка несколькими неделями раньше, что, если он не выполнит ее требование, она обратится к другому поверенному. «Я не могу оставаться в Лондоне, – сказала она, – я должна уехать и хочу, чтобы вы вели мои дела». С крайней неохотой он подчинился. Она подписала завещание и обещала, что будет держать с ним связь.