Маяк - Филлис Джеймс (2008)

Его матерчатый чемодан, как всегда, был заранее упакован. Ему сказали, что следует взять с собой фотокамеру и бинокль: оба эти предмета были лучшего качества, чем те, что имелись у остальных членов группы. Значит, они будут действовать самостоятельно, не вызывая группу поддержки, фотографа или офицера спецсвязи, если только это не окажется совершенно необходимым. Таинственность усиливала его возбуждение. Теперь ему ничего больше не оставалось делать, как только быстро позвонить по двум телефонным номерам: матери и Беверли. Оба разговора, как он подозревал, могут вызвать некоторую неловкость, но вряд ли сильно огорчат хотя бы одну из них. В полурадостном-полуиспуганном ожидании он обратился мыслями к предстоящему ему новому испытанию, к новой пробе сил, ожидавшей его на пока еще неведомом прибрежном острове.

Книга первая

Смерть на прибрежном острове

1

В семь часов утра, за день до описанных событий, в коттедже «Атлантик» Эмили Холкум вышла из душа, обернула вокруг талии махровое полотенце и принялась втирать увлажняющий крем в кожу шеи и рук. В последние годы это стало ежедневной процедурой, с тех пор как — пять лет назад — ей исполнилось семьдесят пять. Правда, она не питала оптимистических надежд, что крем сможет на сколько-нибудь длительное время умерить разрушения, наносимые возрастом… Впрочем, это ее не очень-то и заботило. В юности и позднее, в зрелом возрасте, она мало беспокоилась о том, как выглядит, и теперь порой задумывалась, имеет ли смысл и к тому же не унизительно ли приниматься за требующие такой затраты времени ритуалы, результаты которых могут доставить удовольствие только ей самой. Но в конце концов, когда и кому еще, как не себе самой, хотелось ей доставлять удовольствие? Она всегда была женщиной импозантной, некоторые даже считали ее красивой, хотя вовсе не миловидной: волевое лицо с высокими скулами, большие карие глаза под прямыми бровями, тонкий, с небольшой горбинкой, нос и крупный, хорошей формы, рот, который казался обманчиво щедрым. Некоторые мужчины ее побаивались, других — чаще всего более интеллектуальных — привлекали ее язвительное остроумие и скрытая сексуальность. Все ее любовники давал и ей наслаждение, ни один не причинил боли, а та боль, которую причиняла она, была давно уже забыта и даже в те давние времена не вызывала у нее угрызений совести.

Теперь, когда угасли страсти, Эмили Холкум вернулась на любимый остров своего детства, в каменный коттедж на краю отвесной скалы, в котором она намеревалась прожить все оставшиеся ей годы. Она не собиралась никому уступать этот коттедж, а уж Натану Оливеру тем более. Она ценила его как писателя — в конце концов, он во всем мире считался крупнейшим прозаиком нашего времени, — но она вовсе не могла согласиться с тем, что большой талант или даже гениальность дает этому человеку право быть еще более эгоистичным и еще чаще потворствовать своим капризам, чем это свойственно большей части представителей его пола.

Эмили застегнула ремешок часов. К тому времени как она возвращалась к себе в спальню, Рафтвуд уже успевал убрать поднос с утренним чаем, который подавался каждое утро ровно в шесть тридцать, а стол в столовой бывал уже накрыт к завтраку: домашнее мюсли с апельсиновым джемом, несоленое сливочное масло, кофе, подогретое молоко. Хлебцы подсушивались лишь после того, как Рафтвуд слышал, что она прошла мимо кухонной двери. О Рафтвуде она всегда думала не только с удовлетворением, но и с каким-то теплым чувством. Она приняла совершенно правильное решение по отношению к ним обоим. Он был шофером ее отца, и когда она, последняя из всей семьи, какое-то время жила в доме рода Холкумов на краю Эксмура,[7] уточняя детали договора с аукционером и отбирая те немногие вещи, которые хотела бы оставить себе, Рафтвуд попросил ее уделить ему время для разговора.