Неестественные причины - Филлис Джеймс (2002)

– Именно так, сэр. И из лоустофтского участка никто не звонил. О том, что произошло с мистером Морисом Сетоном, до сегодняшнего вечера не знал никто. Кроме одного человека, понятное дело.

Он обвел их лица, одно за другим, печальным, внимательным взглядом. Они не шевелились и ничего не говорили. Словно застыли в остановившемся времени, беззащитные перед надвигающимся катаклизмом. Слова сейчас были неуместны. Напрашивалось действие, острое, драматическое. И, будто осознав, что от нее требуется, исполнительная Сильвия Кедж со стоном выскользнула из рук поддерживавшей ее Элизы и упала на пол в обмороке.

7

Реклесс говорил:

– Я бы сказал, что смерть наступила во вторник в полночь, плюс-минус час, судя по степени окоченения и общему виду. Удивлюсь, если медэкспертиза не подтвердит этого. Кисти рук были отняты позже. Крови вытекло мало, и похоже, что в качестве доски для рубки было использовано лодочное сиденье. Если принять, что мистер Брайс говорил правду и в среду около пяти лодка еще лежала здесь, вытащенная на берег, значит, он почти наверняка был отправлен в плаванье примерно часом позже, когда начался отлив. Руки обрубали тоже, по-видимому, уже затемно. И к этому времени он уже часов восемнадцать как был мертв, может, и дольше. Как он умер и где, я не знаю. Но выясню.

Трое полицейских все еще сидели в гостиной. Джейн Далглиш оставила их одних под тем предлогом, что она пойдет и сварит кофе, и теперь из кухни доносилось уютное побрякиванье посуды. Гости отбыли минут десять назад. Сильвию Кедж привели в чувство без труда и быстро, и когда она и Лиз Марли уехали, возникло такое чувство, что неплохо бы и вообще положить конец этим полуночным развлечениям. Посмотрели друг на друга: лица у всех измученные, осунувшиеся. И Реклессу, который, наоборот, только теперь встрепенулся и ожил, когда попробовал обсудить с ними вопрос о возможном орудии убийства, пришлось убедиться, что они уже совсем туго соображают. Не помнят, есть ли у них в хозяйстве топор, или колун, или секач для мяса, и если есть, то где хранятся, и когда их последний раз видели. За исключением Джейн Далглиш. Но даже ее сообщение о том, что несколько месяцев назад, у нее пропал топор из дровяного сарайчика, никого из них не взволновало. Было очевидно, что убийство не убийство, а они больше не могут. Как перевозбужденные дошкольники к концу детского праздника, они теперь хотели лишь одного: домой.

Реклесс заговорил о деле, только когда мисс Далглиш вышла. Это было в порядке вещей, но Далглиш сам удивился, как его задело то, что при этом подразумевалось. Реклесс, по-видимому, не тупица и не бесчувственный идиот. Он не стал Далглиша ни о чем официально предупреждать и призывать к содействию и сохранению тайны, это естественно предполагалось само собой. Но дело вел он. Ответственность лежала на нем. И ему решать, какую часть головоломки выкладывать на рассмотрение Далглишу; кому оказывать доверие и до каких пределов. Далглиш очутился в непривычном для себя положении, и что-то оно ему не особенно нравилось.

Воздух в гостиной был по-прежнему спертый. Дрова в камине прогорели и осели пирамидой белесого пепла, но жар в четырех каменных стенах еще держался, дышал в лицо, как из топки, и было душно. Инспектор словно ничего этого не чувствовал. Он попросил:

– Расскажите мне о людях, которые здесь сегодня были, мистер Далглиш. Они что же, все считают себя писателями?

Далглиш ответил:

– Оливер Лэтем, наверно, представился бы как театральный критик. Мисс Кэлтроп хотела бы считаться романисткой «чувствительного направления», а что это, понимай как знаешь. Кем отрекомендовался бы Джастин Брайс, затрудняюсь сказать. Он издает литературно-политический журнал, основанный еще его дедом.

К его удивлению, Реклесс кивнул: