Ад & Рай - Георгий Зотов (2011)

На лоб Тиберия ложится невидимая рука. Холодная, как лёд.

– Хорошо, цезарь. Твоя болезнь исчезнет. Ты уснёшь, а когда проснёшься, почувствуешь облегчение: будешь слаб, однако – жив. Но знай – это не делает тебя бессмертным… Спасённый от одной смерти, как ты можешь знать, когда придёт вторая? Говори и не вздумай обмануть меня. Я узнаю сразу, если рискнёшь ложью.

По телу Тиберия разливается блаженная прохлада. Прикосновение ангела вдыхает в сердце жизнь. Голову не жжёт, веки тяжелеют. Женщина склоняется над ним… он шепчет ей на ухо несколько слов… и засыпает – полудетским, спокойным сном.

Лицо ангела растворяется в воздухе.

Женщина тоже исчезает. Они покидают виллу так же, как и вошли, – через окно. Цезарь этого уже не видит, сладко улыбаясь во сне.

…Через четверть часа Ливий всё же осмеливается открыть двери. Тиберий недвижим, раскинувшись посреди груды тряпок. Достав из складок тоги начищенную медную пластинку, ликтор прикладывет её к вялым губам императора. Ждёт. Дыхания нет.

– Пятикратно пресветлый цезарь беседует с богами. – Макрон вальяжно выплывает из-за спины Ливия. – Горе, постигшее нас, так же велико, как и счастье… счастье лицезреть принцепса Сената, первого среди равных… цезаря – Гая Юлия Цезаря Августа Германика!

Рот Калигулы подергивается. Нос заостряется, щеки бледнеют. Не в силах сдерживаться, он падает перед телом на колени, хватая старческую, сморщенную руку. Не для поцелуя. Обдирая с пальца кожу, Гай стаскивает золотой перстень с орлом – символ верховной власти Рима.

Секунду – и перстень на его руке.

Калигула отставляет палец в сторону, любуясь блеском орла.

– Ave Ceasar, – слаженно говорят обступившие Макрона сенаторы. В глубине души они ненавидят 25-летнего выскочку – и он это знает.

– Как нам поступить с покойным цезарем? – произносит тучный бородач с кольцом всадника[13]. – Наверное, по прежней схеме – воздать ему почести и причислить к богам?

– Ну скажете тоже… – брезгливо вскидывает брови его сосед. – Прямо уж и к богам. Мелкий, заурядный, скучный цезарь – а мы его сразу в боги. Эдак, да простит меня Юпитер, мы и центуриона богом сделаем. Ещё неизвестно, во сколько Риму обойдутся похороны. Моё мнение – хоронить надо как можно скромнее, без помпезной пышности. Экономические проблемы империи, падение сестерция перед парфянской драхмой – народ определенно нас не поймёт.

В потолке открываются ниши – сыплются лепестки роз.

– Ты совершенно прав, Сатурний, – медовым голосом тянет третий сенатор. – У нас есть настоящий бог, с коим не может сравниться ни один из смертных римлян… пятикратно пресветлый цезарь Гай.

Калигула, кажется, не верит в своё счастье. Он приближает и отстраняет перстень, смотрит в тусклые глаза золотого орла. Гремя оружием, в зал входят преторианцы: их позвал дальновидный Макрон на случай, если кто-то из сенаторов вспомнит о завещании Тиберия.

Ведь там указаны два наследника[14].

– ДАЙ СЮДА ПЕРСТЕНЬ.

…Калигула, да и сами сенаторы, замирают от ужаса. Тиберий открывает глаза. Он все ещё слаб, но зрачки ясны, руки не дрожат – от болезни не осталось и следа. Взгляд осмыслен, и каждому понятно: он слышал всё. Всё, что говорилось каждым в этом зале… людьми, думавшими, что император мёртв. Слова цезаря налиты ненавистью.

– Нет, похороны определенно надо попышнее, – в ужасе лепечет второй сенатор. – Я ошибся. Сатир с ним, с народом… такой великий цезарь, для чего скупиться? Лично я последние деньги отдам, а вы?

Молчание.

Тиберий ощеривает рот – лицо перекашивает злобная гримаса.

– СНИМАЙ, УБЛЮДОК.

Калигула вдруг сжимает кулак. Так, что белеют пальцы. Он упрямо мотает головой, прикусив губу, – на подбородок течёт струйка крови. Пятится к фрескам: туда, где две женщины ублажают мужчину.

– ВАМ ВСЕМ КОНЕЦ.

Макрон выходит вперёд. Вскидывает руку – она не дрожит.

– Эй, преторианец. Подойди сюда. Ты, ты и вот ещё ты…