Алан Брэдли - Алан Брэдли (2011)

— Наверняка вы не думаете, что это я убила Бруки Хейрвуда? — выдохнула я.

— Нет, — ответил инспектор Хьюитт, — но что-то подсказывает мне, что ты знаешь кто.

Я не пошевелила ни мускулом, но мысленно распушила перья.

Подумать только! Наконец-то признание!

Я бы хотела обнять этого человека, но не могла. Он был бы оскорблен, а позже — но только потом, разумеется, — и я.

— У меня есть подозрения, — сказала я, стараясь, чтобы мой голос не соскользнул в верхний регистр.

— А, — заметил инспектор, — тогда ты должна как-нибудь поделиться с нами. Что ж, спасибо вам всем. Это многое объяснило.

Он сделал знак сержанту Грейвсу бровями и направился к двери.

— И еще, полковник, — произнес он, оборачиваясь. — Вы запрете Флавию дома?

Отец не ответил, и поэтому я тут же решила, что его имя навечно будет занесено в мою личную книгу святых и мучеников.

И затем, в официальной суматохе, полицейские ушли.

— Ты думаешь, я ему нравлюсь? — поинтересовалась Фели, придвигаясь как можно ближе к зеркалу над камином.

— Полагаю, да, — ответила Даффи. — Он все глаза проглядел, словно чудовищная каракатица из «Двадцати тысяч лье под водой».

С озадаченным выражением отец покинул комнату.

Через несколько минут, знала я, он погрузится в свою коллекцию марок, наедине с теми кальмарами и каракатицами, которые могут населять глубины его разума.

И в этот момент я вспомнила о Порслин.

Нелегко мне далось постучать в дверь моей собственной лаборатории, но я таки постучала. Не стоит пугать Порслин и рисковать, что мне перережут горло от уха до уха.

Но, когда я вошла внутрь, лаборатория была пуста, и я начала злиться. Черти бы ее побрали! Разве я не велела ей оставаться тут до моего возвращения?

Но, когда я открыла дверь спальни, она была там, сидела со скрещенными ногами на моей кровати, словно недокормленный Будда, и читала мой дневник.

Это уж чересчур.

— Чем, по-твоему, ты занимаешься?! — завопила я, подбегая к ней и выхватывая дневник из ее рук.

— Читаю о себе, — ответила она.

Признаюсь, у меня перед глазами все заволокло красной пеленой.

Нет, это не совсем верно: сначала передо мной все побелело — окрасилось в безмолвный белый сверкающий цвет, который стер все, словно атомные бомбы, сброшенные на Хиросиму и Нагасаки. Только после того, как этот смертоносный взрыв цветочных лепестков начал охлаждаться и увядать, сменившись желтым и потом оранжевым, он наконец сгустился до красного.

Я и раньше, бывало, впадала в ярость, но на этот раз разразился апокалипсис. Может, в характере де Люсов есть некий тайный изъян, впервые во мне проявившийся?

До сих пор моя злость всегда напоминала веселые карибские карнавалы, которые мы видели в фильмах о путешествиях, — шумный взрыв цвета и жара, неуклонно ослабевавший с течением дня. Но сейчас это внезапно выразилось ледяным холодом: застывшая пустыня, где я была недостижима. Именно в этот момент, думаю, я начала понимать отца.

Одно было ясно: мне надо уйти, побыть одной, пока не уляжется прилив.

— Извини, — сказала я резко, удивив даже саму себя, и вышла из комнаты.

Я немного посидела на ступеньках, не спускаясь и не поднимаясь.

Порслин действительно нарушила мою частную жизнь, но моя реакция напугала меня. На самом деле я до сих пор немного тряслась.

Я лениво перелистывала страницы дневника, не сосредотачиваясь на написанном.

Что читала Порслин, когда я прервала ее? Она читала о себе или, во всяком случае, так утверждала.

Я не могла вспомнить, что я написала. Я быстро нашла это место.

ПОРСЛИН — вряд ли может быть преступницей, напавшей на бабушку, поскольку в это время была в Лондоне. Или не была? Я могу полагаться только на ее слова. Но почему она почувствовала необходимость выстирать одежду?