Убить Ангела - Коломба Каселли (2019)

Коломба развернулась и ушла, но, когда она добралась до отеля, оказалось, что Данте куда-то уехал, оставив ей записку с просьбой не беспокоиться.

Разумеется, Коломба забеспокоилась и была бы обеспокоена еще больше, знай она, куда он направился.

12

Тюрьма Ребиббиа, так сказать, едина в четырех лицах, хотя, кроме заключенных и персонала, об этом почти никто не знает. Заключенные содержатся в четырех разных блоках в зависимости от пола, возраста и статьи приговора, а сразу за воротами, в сотне метров от корпусов, есть даже футбольное поле. Туда-то под покровом почти кромешной темноты и вывел скованного наручниками Немца отряд тюремной полиции, облаченный в защитное снаряжение.

С его ареста прошло больше года, но итальянским властям так и не удалось установить, действительно ли Немец родом из Германии. Известно было только, что этот человек – последний уцелевший сообщник Отца, по крайней мере из тех, кто работал с ним в семидесятые, а также что ему около шестидесяти лет и тело его почти сплошь покрыто шрамами от холодного и огнестрельного оружия.

Помимо этого, абсолютный ноль. Ни его отпечатков, ни ДНК не оказалось ни в одной полицейской базе данных. Никто не опознал в нем родственника, и не существовало никаких сведений о том, была ли у него когда-нибудь работа и проходил ли он военную службу. В суде Немец не открывал рта и не снизошел до того, чтобы признать или отвергнуть вменяемые ему обвинения в преступлениях, варьировавшихся от многочисленных похищений до предумышленных убийств. Все попытки разобраться в его биографии натыкались на неприступную стену из вымышленных личностей и имен, под которыми он, похоже, действовал с незапамятных времен.

Немец был загадкой.

Конвойные из выездной оперативной группы тюремной полиции усадили его на пластиковый стул рядом с одними из ворот и очень бережно пристегнули к стойке: Немца боялись не только заключенные. После третьей потасовки, закончившейся необратимыми повреждениями для нападавших – сам он никогда драк не затевал, – его перевели в одиночную камеру, где он и остался, что, очевидно, нисколько его не тяготило. Те, кому довелось ненадолго стать сокамерниками Немца, рассказывали, что жить с ним – все равно что с призраком, чей взгляд вонзается тебе в затылок, стоит отвернуться.

Только после того, как оперативники удалились на противоположную половину поля и выстроились в оборонительную шеренгу, в ворота тюрьмы вошла группа агентов в штатском, среди которых шагал Данте, которому явно было не по себе.

– Вы узнали что-нибудь новое о том, кто он такой? – вполголоса спросил он у идущего с ним рядом круглолицего молодого полицейского.

– Ничего. Эта скотина остается такой же тайной, как и в день ареста. Вероятно, вы знаете его лучше всех.

– Я встречал его всего три раза в жизни, – сказал Данте. Не считая ночных кошмаров.

Под неотступным взглядом Немца он медленно подошел к незанятому стулу, рухнул на сиденье и на несколько секунд уронил голову на колени.

– Вы в порядке, господин Торре? – спросил тот же агент.

– Да-да. Пожалуйста, делайте, как мы договорились.

– Вы уверены?

Данте, не разгибаясь, показал на Немца:

– Если бы он хотел оторвать мне голову, он бы уже это сделал. Давайте.

– У вас тридцать минут, господин Торре. – По знаку щекастого полицейского оперативники отступили на край поля и исчезли в темноте.

Данте перевел дух. Он уже сильно жалел, что не захотел принимать бензодиазепины перед встречей. Боже святый, он в тюрьме, а перед ним – страшилище, отравившее его детство и бóльшую часть зрелой жизни.

– Большего уединения я тебе обеспечить не могу, – сказал он Немцу. – Возможно, нас снимает спутник-шпион или записывает направленный микрофон, но уверяю тебя: что бы ты ни сказал, я никому этого не передам.

Губы Немца растянулись в узкой, как щель, улыбке.