Ночной поезд - Эмили Барр (2017)

Все было так, как всегда, и, повинуясь знакомой обыденности, я шла через станционный зал. Он был таким же, как любой кассовый зал в подземке: со стопкой бесплатных газет и билетными кассами с немногочисленными кассирами – и в то же время неповторимым по своей форме, деталям, по самой сути.

Все мои путешествия раньше начинались здесь. С этой станции я ездила в школу. Встречалась здесь с друзьями. Здесь я купила проездной билет и отсюда отправилась в большой мир.

Ноги понесли меня по дороге, по-прежнему заполненной автомобилями, автобусами, грузо-пассажирскими фургонами и такси, изрыгавшими облака газов. Я свернула на Хай-стрит, которая стала красивее, чем раньше, а затем миновала богатые улицы рядом с рекой. Я обходила лужи, перепрыгнула через маленькое наводнение в водосточном желобе.

Теперь дома эти наверняка стоили миллионы. Они были красиво ухожены, с безупречно вычищенными фасадами, с безукоризненной кирпичной кладкой. Некоторые из них, конечно, представляли собой отдельные квартиры. Так было всегда. Эти квартиры тоже были шикарными, как с журнальной картинки.

У дома на углу росла трава, пышная и красиво ухоженная, каждая жирная травинка – одинаковой длины. Детский трехколесный велосипед, конечно деревянный, был аккуратно припаркован на патио, вымощенном медовым камнем[53], и под дождем в ожидании весны и солнца стоически мок стол с мозаичной столешницей и четырьмя стульями в том же стиле.

Этот дом всегда принадлежал чете Гримальди – гомосексуальной паре в возрасте за семьдесят. Берт и Джонно, так их звали. Джон взял фамилию Берта, потому что я помню, как он говорил: «Зачем идти по жизни, называясь Боттомли, если можно стать Гримальди?»

Они или переехали, или умерли с тех пор, как я была здесь в последний раз. Интересно, что же произошло?

Каждый дом, мимо которого я проходила, вызывал все новые воспоминания. Я двигалась дальше, бредя по улице, на которой училась ездить на велосипеде, по которой ходила в школу. Я помню, как бегала наперегонки с сестрой Лили от угла до нашей входной двери, когда обе мы, отчаянно желая победить и хохоча, прибегали к финишу, раскрасневшиеся и запыхавшиеся.

Я была рада, что идет дождь. Мои волосы, мокрые и обвислые, струились по спине, а одежда неловко липла к телу. Мне нравилось это ощущение.

Я прошла мимо женщины, толкавшей громадную детскую коляску с лежавшими там бок о бок двумя малышами. Она была, вероятно, моложе меня, но выглядела как типичная мамочка. Ее усталость замаскировал макияж и, полагаю, дорогие кремы, тем не менее ее невозможно было скрыть. Женщина производила впечатление некогда стройной девушки, которая примерно полгода назад родила близнецов и сильно располнела. Ее одежда была дорогой и вместе с тем практичной: джинсы, ботинки, голубой анорак, застегнутый на молнию, чтобы защититься от непогоды, а волосы – светлыми с темными корнями, забранные назад в нечто вроде пучка.

Когда мы поравнялись, я улыбнулась, и она улыбнулась в ответ, бросив на меня заговорщицкий, оценивающий взгляд, и я почувствовала себя так, словно сама недавно перенесла роды.

Я почти удивилась, что она меня заметила. Я-то думала, что иду по этой улице как привидение.

Дом не изменился, а мои родители по-прежнему там жили. Их черный «вольво» был припаркован на подъездной дорожке. Те же занавеси висели на окнах нижнего этажа. Я стояла на противоположной стороне улицы и смотрела.

Мне оставалось лишь сделать несколько шагов и позвонить в звонок. Родителей могло и не быть дома. Мне не потребуется объясняться. Они будут, я знала, безусловно рады моему возвращению. Они меня любят. Они меня потеряли.

Однако, увидев фигуру у окна, я поняла, что не смогу этого сделать. Возможно, когда-нибудь и решусь, но сейчас я повернулась и убежала: обратно вдоль знакомых тесных улиц, вниз к реке, через мост и наугад в Фулем[54]. Поначалу казалось, что кто-то зовет меня по имени, но потом это прекратилось.