Дом близнецов - Анатолий Королев (2016)

— Ворон сам питается смертью, не ест теплое с кровью, ждет, пока убитая мышь станет мертвечиной, и тогда начинает долбить падаль клевками. На языке космологии, ворон питается отключением хронотопа. На языке биологии, он клюет трупный яд. Его печень прекрасно справляется с этой ужасной дохлятиной. На языке алхимии, он кормится кусками омоложения. Его брат Акула — самое древнее морское чудовище. Ископаемые остатки, найденные палеонтологами в слоях мезозоя, дают основания считать, что эта тварь не менялась уже 300 миллионов лет. Только представьте себе эту уйму времени. У этой выживаемости есть несколько компонентов. Во-первых, колоссальный эффект детоксикации: ворон ест падаль, но сам не сдыхает. А что такое рак? Это опухоль, затопляющая тело токсином. Мое лекарство повышает защиту от этой потравы в тысячи раз. Кроме того, печень ворона и акулы работают, как машина времени. На языке биологии, эта выживаемость парочки основана на том, что кровь ворона и акулы обладает свойством тормозить все разрушительные процессы. Я же объясняю эту стойкость фактором времени. Все древнейшие твари не пускают свои тела в тоннель эволюции. Они отключили этногенез на ранней стадии развития. Акула выпала из метаморфоз эволюции еще в эру палеозоя, точнее, в пору триаса. А часы — это печень. Ее печень отключает время. Проблемы защиты организма сосредоточены в акульей печени, тут ее кровь очищается и получает порцию замедления, и — внимание! — не выпускает акулу из эры палеозоя. Надо позаимствовать эту силу из печени и отдать человеку. Вынуть человека из эры кайнозоя. Завернуть его хотя бы на пару месяцев в мезозой. Увы. Печень ворона слишком мала — она чуть больше сливы. А вот печень черноморского катрана, вполне годится, чтобы сделать вытяжку. Тут важно сохранить вытяжку живой. Любой ценой сберечь то, что у вас, Соломон, называется биологической активностью, а я окрестил биологическим тормозом.

— Слова, слова, слова, — неожиданно бросил Валентин на стол реплику из Шекспира, — наше врачевание всего лишь спор о терминах.

— Вот именно, брат Клавиго, — согласился князь, — пока мы дискутируем, смертность от онкологии вышла на второе место в мире…

Оппонент насмешливо хмыкнул:

— Вы мифологизировали бионику, князь.

— А вы стали пленниками синтетической фармакологии, коллега.

Князь закипел раздражением.

— Стоит ли продолжать, если речь о словах?

— Мы слушаем вас с величайшим вниманием, Виктор, — вмешался хасид. — Мой друг Соломон всего лишь пылок, как и подобает молодой душе. Но он врачеватель тела, а не лекарь слов.

— Не врачеватель, а раб. Раб тела, а не царь. Но загляните в учебник, мой дорогой гость, в человеке 60 триллионов клеток, из них в одну минуту 18 миллиардов умирает, а 18 миллиардов рождается заново. Как ты сможешь контролировать эти 36 миллиардов? К человеку эта бездна не имеет никакого отношения. У тела своя судьба.

— Да вы мистик, князь! — перебил гость. — Мистик и поэт!

— Соломон, — принялся укрощать друга хасид, — дай сказать хозяину то, что он должен сказать.

— Простите, — сбавил обороты молодой эскулап, — я из другого теста.

В споре возникла пауза.

Было видно, что фон Боррис не привык к возражениям и с трудом сдерживает холодную ярость. И все-таки он сменил гнев на милость.

— Итак, — продолжил князь, — поступив в кровь человека, выключатель времени мгновенно обнаруживает запущенные с дикой скоростью часы онтогенеза и переводит стрелки назад. Ложный младенец перестает расти, требовать пищи, начинает створаживаться и угасает. Все это время мой пациент находится в воде. В особом плавательном пузыре в полузатопленном состоянии в середине бассейна. В состоянии транса, в котором он не понимает отчетливо, кто он: Барух, или пловец, или младенец в утробе, или акула. Его сознание раздваивается: тот, кто болен, и тот, кто не знает, кто он есть.