Дочь палача - Оливер Пётч (2014)

Куизль по опыту знал, что советники, приглашенные на допрос, редко позволяли себе вмешиваться. При необходимости они могли прекратить допрос, если чувствовали, что даже пытка ничего не даст.

Якоб окинул взглядом троих членов совета. Пекарь Михаэль Бертхольд и младший Шреефогль были ему знакомы. А вот третий…

Шлехтер проследил за взглядом палача.

— Советник Матиас Августин заболел, — бросил он как бы между делом. — И прислал сына Георга.

Куизль кивнул, изучая троих свидетелей.

Михаэль Бертхольд был не мужчиной, а слюнтяем, который обожал наблюдать за пытками и не сомневался, что Марту как ведьму следует сжечь на костре. Он и теперь уставился на нее взглядом, одновременно злобным и боязливым, словно знахарка издали могла превратить его в крысу. Палач усмехнулся про себя, пока рассматривал низенького, тощего мужчину с покрасневшими с перепоя глазами. В сером плаще и потрепанной меховой шапке тот и в самом деле походил на одну из крыс, что ночами шастали у него в пекарне.

Младший Шреефогль, который вошел в камеру вслед за пекарем, считался достойным последователем отца в совете, хотя и был временами вспыльчивым. От других членов совета Куизль узнал, что он не верил в виновность Штехлин.

Очко в нашу пользу…

Куизль рассматривал отпрыска самой могущественной семьи гончаров. Слегка вздернутый нос, высокий лоб и бледная кожа придавали ему такую внешность, какой, по представлению палача, и должен обладать настоящий аристократ. Гончары производили посуду и кафель. У них имелась в городе небольшая мануфактура, где семеро мастеровых изготавливали кружки, тарелки и плитку. Старый Фердинанд Шреефогль поднялся с самых низов и всегда слыл слегка чудаковатым. Известны были его рисунки на некоторых плитках, на которых он высмеивал церковь, совет и зажиточных крестьян.

После его смерти в прошлом году стало понятно, что сын не растранжирит наследство, а пустит его в ход. Еще на прошлой неделе он принял нового работника. Лишь с большим негодованием Шреефогль-младший признал, что отец передал церкви участок земли у дороги на Хоэнфурх. Там, где теперь возводили приют для прокаженных.

Сын гончара принадлежал к числу тех немногих людей, кто при случае не брезговал перекинуться с палачом словом-другим. Он сдержанно, но ободряюще улыбнулся.

Третьему свидетелю, Георгу Августину, Куизль не мог дать однозначной оценки. Августин-младший прослыл кутилой и до сих пор пребывал то в далеком Аугсбурге, то в Мюнхене, где от имени отца улаживал дела при дворе. Августины ведали перевозками и были в Шонгау могущественной династией. И Георг не преминул это показать, разодевшись, как щеголь, в шляпу с пером, шаровары и сапоги с отворотом. Не удостоив палача взглядом, он с интересом рассматривал Марту, которая куталась в плащ и терла друг о друга посиневшие от холода ступни. В апреле стены тюрьмы еще были холодными как лед.

— Что ж, начнем, — прорезал затянувшуюся тишину голос секретаря. — Пойдемте в подвал.

Стражники подняли люк. Лестница вела в комнату с покрытыми копотью стенами, сложенными из каменных глыб. Слева разместилась запачканная дыба с колесом с одной стороны. Рядом стояла жаровня, в которой уже несколько лет ржавели клещи всевозможных размеров. На полу лежали в беспорядке соединенные железными кольцами каменные блоки. Под потолком болтался крюк с цепями. Стражник еще вчера принес со склада тиски для пальцев и щипцы и небрежно свалил все в углу. С другой стороны громоздились ветхие стулья. Вид у камеры пыток был запущенный.

Иоганн Лехнер прошелся по камере с факелом, затем наградил палача укоризненным взглядом.

— Мог бы и прибраться немного.

Куизль пожал плечами.

— Вы так торопились, — он принялся неторопливо расставлять стулья. — Да и последний допрос уж когда проводили…