Головоломка - Франк Тилье (2015)

Взгляд Ябловски выражал не печаль, но ярость. Каждый из кандидатов пытался представить, что Жигакс сделал с Фе. Похитил, заколол отверткой, надругался над безжизненным телом. Нечто подобное могло случиться с любым из них.

Ябловски начал опрокидывать декорации, ища хоть какой-нибудь след, намек на то, где искать Наоми.

Хлоэ и Филоза стояли в сторонке.

– Жигакс успел что-нибудь сказать? – спросил Филоза. – Объяснил происходящее?

Илан промолчал.

– Хорошо, что он сдох, – добавил Филоза.

Илан не переставал думать о последних словах Жигакса и собственных выводах. Ябловски остановился рядом с телом, сделал знак остальным подойти. Хлоэ покачала головой, но Илан взял ее за руку, потянул за собой и подвел к трупу.

Ябловски кивнул на шрамы на голой спине:

– Видели? Очень любопытно. У Наоми такие же между лопатками.

Он расстегнул куртку и задрал свитер, показав отметины на животе.

– И у меня тоже.

– Не только у вас, – сказала Хлоэ, положив ладонь на грудь. – У меня их шесть.

Всеобщее изумление. Все смотрят на Филозу. Он молча поднимает водолазку, и они видят шрамы на уровне сердца. Взгляды устремляются на Илана.

– У меня ни одного.

– Уверен? – спрашивает Ябловски.

– Не задавай идиотских вопросов!

Ошеломленный Фредерик Ябловски спустился в зал, забыв о мертвеце.

– Откуда у вас эти шрамы? – поинтересовался Илан.

Первым заговорил Ябловски:

– Это может показаться странным, но я понятия не имею. Они часть меня. Если спрашивают, отделываюсь шуткой. Но… ответа и сам не знаю. Как и Наоми.

Илан взглянул на Хлоэ:

– Полагаю, люстра ни при чем?

– Верно… Я тоже не знаю, откуда взялись шрамы, но появились они не в одночасье, а всегда были частью меня. Моей личности.

Филоза рассказал похожую историю. Потрясенные открытием игроки пошли на кухню и расселись вокруг стола. Все, кроме Ябловски. Он хотел немедленно отправиться на поиски Наоми Фе, но Илан уговорил его остаться и послушать, после чего выложил перед товарищами ключи Жигакса.

– У меня нет шрамов, но некоторые периоды жизни полностью выпали из памяти. Сначала я забывал детали – не знал, как получил работу на заправке, не мог сказать, где купил машину. Потом мне стало ясно, что все гораздо серьезней. Воспоминания о целых пластах жизни были заменены ложными, не принадлежащими мне.

Слова Илана вызвали живейший отклик.

– У меня все не настолько серьезно, – признался Филоза, – но шрамы имеются, как и провалы в памяти наподобие черных дыр. Три года назад умер мой брат, я ужасно горевал и списал это на стресс.

Ябловски сказал, что и в его жизни существуют теневые зоны. Хлоэ уже говорила Илану, что из ее памяти начисто стерся период пребывания в психиатрической больнице, причем она не помнила ни названия, ни места, где эта самая психушка находилась. Самым странным был тот факт, что она даже не пыталась понять природу чудовищных лакун.

– Подведем итог, – предложил Илан. – Мы не задаем себе вопросов, как будто нас загипнотизировали, но воздействие было не внешним, а внутренним. Как будто наша жизнь поверхностна, а мы сами – бесплотные «видимости», которым сконструировали прошлое. Теперь стало совершенно ясно, что с каждым из нас что-то произошло еще до того, как «Паранойя» вторглась в наши жизни. Не мы пришли к проклятой игре, она «выбрала» восемь человек, у которых есть нечто общее.

– Провалы в памяти или шрамы.

– Точно. Мне кажется, все мы уже бывали в этой клинике. Нас здесь насильно удерживали.

– Ты бредишь! – воскликнул Ябловски.

– Если бы… Каким бы безумным это ни казалось, все почти наверняка связано с программой по исследованию памяти, которую обнаружил Моки. Жигакса-Шардона лечили в «Сван-сонг», и у него тоже были отметины на теле.

– Бред какой-то! Как можно забыть кусок собственной жизни? У меня нет проблем со здоровьем, зачем бы я стал тут лечиться?