А давай считать, что это волки, например. И тогда пофиг, какого пола, правильно? Я представил, прикинул варианты — не знаю уж, вместе с экранным чуваком или в незанятом им чуланчике. Варианты были. Не слишком внятные, и нельзя было сказать, что все просто. Сложно все. Но выполнимо. Сейчас буду выполнять.

Я шагнул назад, в дверь, быстро, но аккуратно положил девочку на пол, сделал шаг вперед, вынимая деревяшки, мигнул, вглядываясь в сместившийся строй, тело вскипело, будто на проволочный каркас тыщу вольт дали. И меня вышибло.

Меня, всякого — который сидел в кинотеатре, который мигнул сейчас, который прикидывал варианты и представлял волков. Мелькнула черная плоскость — и я сипло вдохнул, понял, что шатаюсь и падаю, а это верный нокаут, и, как учили, поспешно стал на колено, балансируя чугунными непослушными руками.

Я пытался продышаться, стоя на колене возле двери на лестницу и возле Серого, лежавшего головой к лестнице. Тимур скрючился рядом, а девчонки почти в середке коридора, кучкой. По всему коридору валялась обувь — кроссовки, туфли и сандалии. Я оглядел себя, вздохнул, обтер деревяшки о штаны и сунул за ремень. Судя по деревяшкам и тому, что я успел рассмотреть издали, дырки у ребят были не только на пятках. На мне, кажется, дырок не было, но прочие повреждения, увечья и износы присутствовали в ассортименте.

Значит, деморолик прокрутился при выключенном экране. А я так ничего не понял и не увидел. Чувак в мониторе — или внутри меня, или подлинный я — пережег канал связи с тем, кем я привык быть. Чтобы не отвлекаться. Ну или чтобы я не сильно переживал.

Ну, мне не до сильного, мне бы просто пережить. И другим помочь.

А если бы меня эти орлы уработали, я не очнулся бы, что ли? И ничего бы не понял?

Ну че, нормально.

Нет, ненормально. Жить надо с открытыми глазами, умирать тоже.

Еще раз попробуешь меня отрубить, я тебя сам отрублю. Я могу. Я много чего могу, оказывается. Да я в таком режиме, по ходу, в однёху со всеми убырлы справлюсь.

Эта мысль отщелкнула створку, удерживавшую камазовский кузов боли, свирепой усталости и изводящего напряжения. Я чуть на копчик не пришел от рухнувшей массы, чуть не хныкнул, чуть обнимать себя жалостливо не начал.

Охота — это когда хочется. А мне ничего не хотелось.

Хорош рыдать. Надо будет — справлюсь. За год, за три. Если стану неуязвимым суперменом, а убырлы плодиться не перестанут, то гораздо быстрей.

А если грибы во рту вырастут, вообще зашибись будет, ага. Это называется задачей с заведомо некорректными условиями. И че? Что у нас, некорректных решений нет, что ли? Да навалом. Вон барханами валяются.

Сзади шаркнуло. Я, стесывая колено, отъехал в сторону, замахиваясь. Двери заколыхались, но сквозь них продавился не враг, а Сырыч. Бледный, но вроде немного оклемавшийся. Глаза его заметались.

— Измайлов, — сказал он неуверенно и замолчал.

Я пошевелил горлом, точно варан какой-нибудь, и с третьего раза вспомнил, как нужно разговаривать.

— Анвар Насырович, — сказал я, — у вас там в кабинете девочка, маленькая. Ей врач нужен. Вы, пожалуйста…

Я с трудом встал, принялся отряхиваться и заправляться, но вовремя спохватился. Лучше просто подышать, пока дают.

— Измайлов, тебе помочь? — спроси Сырыч, с трудом остановив на мне взгляд.

— Девочке, пожалуйста. А этих не трогайте пока. И за мной не ходите больше, ладно?

Я хотел добавить, что не могу смотреть во все стороны и одновременно защищать себя и немощных помощников, которые решат вдруг вынырнуть из-за спины в самый ненужный момент. Но такие вещи говорить нельзя. Вместо толку обида будет.

Я кивнул и пошел на первый этаж.

След вел четко к Дилькиному классу, где продленка сидела. И Дилькин, и секретарши Луизы. Дверь была заперта, за дверью сидели люди — тихо и почти не шевелясь, но я чуял, хотя и не мог разобрать подробности.

— Dilä, — позвал я. — Ni xällär?[34]