Безнадежно одинокий король - Генрих VIII и шесть его жен - Джордж Маргарет (2012)

На крыше великолепного катафалка, как того требовал обычай, покоилась восковая статуя королевы Джейн, увенчанная короной и облаченная в церемониальные одежды. Волосы струились по подушке, на шее поблескивали драгоценности. Изваяние выглядело на редкость живым, что вызывало потрясенные вздохи очевидцев. Я всегда считал, что такие статуи — оскорбительная насмешка, издевательство. Они усугубляют горечь утраты; может, ради этого их и делают и долго хранят после похорон. Статуи матери и отца Генриха совсем не пострадали от времени, и их можно увидеть даже в наши дни, так же как и изваяние Эдуарда III. Но Генрих приказал уничтожить статую Джейн, не желая видеть ее. Возможно, он опасался, что со временем она станет для него своеобразным идолом.

Джейн похоронили у алтаря. После мрачных душераздирающих ритуалов, заупокойной мессы и скорбных элегий пропитанный ароматами ладана гроб королевы наконец опустили в склеп.

Никого не порадовала эта смерть.

Эту фразу можно было бы вырезать на могильной плите Джейн вместо банальных строк:

Phoenix Jana jacet nato phoenice: dolendum,

Saecula phoenices nulla tulisse duos.

(Здесь феникс лежит, чьей смертью была

Другому фениксу жизнь дана,

И повод это сильно горевать:

Двум фениксам в мире не дано существовать.)

Джейн, безусловно, заслужила лучшей эпитафии.

Генрих VIII:

Она умерла на моих глазах, никому не пришлось сообщать мне о ее кончине, судьба не подарила мне благословенного промежутка времени между скорбным известием и зримой действительностью, когда я мог бы еще думать: «Это неправда». Да, я бодрствовал у ее постели, поскольку врачи уверили меня, что если в эту ночь ей станет легче, то она выиграет борьбу за жизнь. Конечно, Дженни победит; я даже не сомневался. Мои желания, молитвы, любовь — все поможет ей справиться с болезнью. Глядя на ее раскрасневшееся лицо и горящие глаза, которые метались из стороны в сторону, можно было подумать, что перед вами ребенок, подхвативший обычную лихорадку. Сон мог исцелить ее; поэтому когда она уснула, я подумал, что все будет хорошо.

Я держал руку Джейн, влажную от пота. Я решил не выпускать ее до тех пор, пока не обрету уверенность в том, что сон моей любимой крепок и спокоен, и лишь тогда осторожно уберу пальцы. (Впервые я рассказываю о ее последних минутах.) Мне не хотелось случайно разбудить ее неловким движением. И я терпеливо ждал. А потом — едва уловимо — ощутил, что ладонь Джейн уже не так горяча, как прежде.

Я прикоснулся к ней свободной рукой. Нет, то лишь игра воображения. Ничего не изменилось. Я просто слишком долго не разжимал пальцы. Однако рука ее становилась холоднее с каждым вздохом.

С каждым вздохом… Дженни всегда дышала тихо. Я посмотрел в ее лицо. Оно было совершенно неподвижным.

Спокойствие ее черт выглядело странно. Его не могли породить ни легчайшее дыхание, ни глубочайший сон.

Я встряхнул Джейн, надеясь, что она сейчас глубоко вздохнет. Тяжелая оцепенелость ее плеча свидетельствовала о необратимом. Ее голова безжизненно поникла.

Не помню, что я делал после этого. В мозгу у меня словно что-то взорвалось, и мысли стали разбегаться, подобно крысам, вдруг вырвавшимся из клетки.

* * *

Я проснулся в королевской опочивальне Виндзорского замка. На стене играл луч солнечного света. Трудно сказать, миновал ли полдень. Мне было зябко. Лето кончилось?

И вдруг ужас пронзил меня. Словно бешеная собака стиснула зубами мое сердце: Джейн умерла. Я не успел толком проснуться, как на меня обрушилось жесточайшее бремя утраты. Подобно Церберу, боль вонзила в меня свои ядовитые клыки, кровожадные и разрушительные.