Охота на ведьму - Астрид Фритц (2019)

Я молча провела его по лестнице в кухню, занимавшую весь второй этаж. Войдя туда, я предложила ему присесть за стол и что-нибудь выпить, но приор отказался, остановившись в дверном проеме.

– Мне очень жаль, что с вашей матушкой случилось такое, – тихо произнес он, прошептал что-то на латыни и перекрестился. – Господи, помилуй ее душу. – Подойдя ко мне, он сжал мои ладони. – Я пришел утешить вас в этот нелегкий час. Пути Господни неисповедимы, но Божий промысел есть во всем. Проведи меня к телу Маргариты, дитя.

Мое удивление все возрастало. Неужели приор не знал, какое злодеяние якобы совершила моя мать? И почему он, словно давний и добрый знакомый, называл ее «Маргарита»?

– Она наверху, в комнате, – сказала я.

– Тогда отведи меня к ней. Твой отец тоже дома?

– Да, но он прилег в спальне. Ему очень плохо.

Мы снова вышли на внешнюю лестницу. Все дома в нашем переулке были очень узкими и высокими, с лавкой или мастерской на первом этаже, и наш дом не был исключением. Крытая, защищенная от ветра досками внешняя лестница вела прямо со двора на второй этаж, в кухню с большим каменным очагом, а оттуда – еще выше, в столовую комнату, где все собирались на праздники, и, наконец, на четвертый этаж, где ютились две спаленки. На чердак под остроконечной крышей можно было подняться только по приставной лестнице из родительской спальни – по той самой лестнице, по которой моя матушка вчера забралась в кромешной темноте.

Дойдя до третьего этажа, я открыла приору дверь и пропустила его вперед, а сама остановилась на пороге. Все во мне противилось тому, чтобы входить туда. Ставни все еще были закрыты, от свеч стало душно, а к пряному аромату ладана примешивался какой-то сладковатый запах, от которого меня затошнило. «Вот так пахнет смерть», – пронеслось у меня в голове.

Но брату Генриху запах, видимо, не мешал. Он встал вплотную к столу и, почти касаясь маминых плеч, начертил на ее лбу крест, произнес что-то на латыни и пристально вгляделся в ее черты. На его узком безбородом лице заиграла слабая улыбка – странная то была улыбка, скорбная, уголки его рта не приподнимались, и вдруг он словно состарился еще сильнее, убитый горем. Долго-долго простоял он так, глядя на нее.

– Твоя мать была необычайной женщиной, – наконец произнес он, поворачиваясь ко мне. Печальная улыбка сползла с его губ. – Я сделаю все, чтобы ее похоронили по христианскому обряду.

– Так значит, вы знаете… – пролепетала я. – Знаете, что она…

– Да, то ведомо мне. Мой брат по ордену Мартин рассказал мне все о постигшем его горе. И потому я здесь. Мужайся, дитя. Городской лекарь уже приходил?

– Нет, еще нет… – И я не сдержалась: – Мама ни за что не поступила бы так с нами!

– Я знаю. Но знаю я и то, что она страдала от меланхолии, опасной хвори духа и души. – Лицо его посуровело. – Ей нужно было вовремя обратиться к своему духовнику. Или ко мне. Проведя экзорцизм[13], ее можно было бы исцелить.

– Но что, если она просто ходила во сне? Что, если этот сосед возводит на маму злую напраслину?

– И это тоже возможно. Но что бы ни случилось, если врач и духовник смогут доказать, что самоубийца действовала в помрачении рассудка, ее можно будет похоронить по-христиански. Я поговорю с мастером-медиком и отцом Оберлином.

Во мне затеплилась надежда, но в то же время мне показалось странным, что приор обсуждает все это со мной, а не с моим отцом – хозяином дома и супругом покойной. От перенапряжения последних часов мне сдавило грудь, и я почувствовала, как слезы вновь наворачиваются на глаза.

Похоже, настоятель это заметил.

– Доверься мне, Сюзанна. И, главное, уповай на Господа. А теперь проведи меня к твоему отцу, дитя.

Закрыв дверь, я вздохнула едва ли не с облегчением.

– Можно у вас кое-что спросить, брат Генрих?

– Спрашивай, Сюзанна.

– Правда ли, что тело самоубийцы может навлечь на людей страшную беду – войну, мор[14], бурю?